«В пустынной для меня Молдавии»
В 1812 году по Бухарестскому миру с Турцией восточная часть Молдавского княжества, лежащая между Прутом и Днестром, — Бессарабия — вошла в состав Российской империи. Центром её стал Кишинёв. Недавнее селение Кишинэу превратилось в столицу края.
Современники Пушкина, приезжавшие из Петербурга, Кишинёв не одобряли. Один из них писал: «Кишинёв городишко растянутый и преподлый: всюду убогие полуобвалившиеся молдавские хатки, всюду заборы из хворосту, криво и безобразно сплетённые; одним словом это большое село, не имеющее ни хороших домов, кроме 8 или 10 в разных углах, ни правильных улиц, ни хороших церквей… Судебные места от исправничества (Земский суд) до Верховного совета помещаются в наёмных избах. Окрестности состоят из гористой голой степи, город же расположен над рекою Быком во впадине. Недавно только начали по горам разводить около города виноградники».
Кишинёв делился на две главные части — Старый и Новый город.
Старый — со своими белёными мазанками, кривыми, грязными, узкими улочками и переулками — тянулся по берегам неприглядного Быка. Кое-где с турецких времён сохранилась здесь неровная булыжная мостовая, но она была редкостью. Домики стояли в глубине дворов, отделённые от улицы плетёными заборами, которым, казалось, не было конца.
Кварталы Старого города имели такую причудливую форму, что напоминали на плане то чересседельную суму, то растопыренную лапу жабы, то стоглавого дракона, то чучело с огромным носом и отвислыми ушами…
Новый город, который по его местоположению именовался ещё и «Верхним», а также «русской магалой», то есть пригородом, начал застраиваться недавно и более правильно.
В этой части Кишинёва выделялась митрополия — дом митрополита и церковь, а также каменные дома нескольких «значительных лиц».
Город окружали и другие магалы с бедными хатками, садами, огородами, виноградниками и непременными на юге высокими тополями.
Одна из магал, примыкающая к верхнему городу, называлась Булгария. Здесь жили болгары-переселенцы.
Первое, что предстояло Пушкину в Кишинёве, — найти себе пристанище. На заставе указали заезжий дом члена так называемой Квартирной комиссии русского переселенца купца Наумова.
Пока тряслись по ухабам, объезжая крытые возки молдавских бояр, длинные крестьянские каруцы, плетёные брички, щегольские коляски, и расспрашивали про дорогу, бросилось в глаза, что город Кишинёв весьма разнообразен по части населения. Молдавские крестьяне в бараньих шапках, обутые в постолы; молдавские бояре в длинных кафтанах, высоких каракулевых шапках; греки в широких шароварах, опоясанные шалями и в остроконечных туфлях; усатые болгары в красных фесках; оборванные цыгане, русские офицеры и чиновники в мундирах… Все они заполняли узкие улицы, каждый говорил на своём языке.
Как узнал потом Пушкин, жили здесь ещё и армяне, евреи, караимы, сербы, попадались французы и другие европейцы. Ни дать ни взять — библейский Вавилон в миниатюре.
Маленький заезжий дом Ивана Николаевича Наумова на углу Антоновской и Пурункуловской улиц состоял из трёх комнат, кухни и сеней. «Первое помещение Пушкина в этом городе, — рассказывал кишинёвский приятель Пушкина Горчаков, — была небольшая горенка в гостинице русского переселенца Ивана Николаева».
Оставив Никиту разбирать вещи, Пушкин не мешкая отправился к Инзову.
Резиденция Инзова находилась на окраине Старого города. Самый высокий в Кишинёве двухэтажный дом стоял обособленно на холме недалеко от реки. Поверх штукатурки он был выкрашен белой масляной краской и расписан цветами и травами, что придавало ему весёлый вид. Дом этот на городские деньги снимали для наместника у богатого боярина Донича, жившего за границей.
Инзов встретил Пушкина как и раньше — приветливо. Но было заметно, что генерал озабочен.
К Пушкину это не имело касательства. Инзова заботило новое назначение. Наместник Бессарабии… Он пытался отказаться. Писал Каподистрии: «Милостивый государь граф Иван Антонович! Быв чувствительно тронут доверенностью государя, поставил себе в обязанность открыть вашему сиятельству неимущественное моё состояние, которое с таковым местом, каковое занимал г. Бахметьев, никакого приличия не имеет. Я буду вынужден переменить образ моей жизни, иметь стол, приглашать чиновников и посторонних лиц — не для пышности и тщеславия, но чтобы более ознакомиться с духом нации, так и с образом их мыслей и для сближения себя с людьми достойными… Содержание места сего достаточно для особ, имеющих собственное имущество, а для людей моего состояния крайне недостаточно. Соображая все сии обстоятельства, я не предвижу возможности занимать сие место прилично званию, не подвергая себя не только осуждению многих, но даже личному неуважению, каковому обыкновенно бедняки подвергаются, попав не в свой круг».
Инзов не хотел своей бедностью уронить звание русского наместника, да и себя поставить в унизительное положение. К тому же сознавал всю меру ответственности. Новый край… Свои обычаи и нравы. Народ, веками угнетаемый турками и разоряемый боярами. Даже видевшие виды петербургские чиновники сообщали о Бессарабии: «Это варварская страна, где людей душат безвинно в тюрьмах, грабят, бьют и жгут».
Его доводы не сочли убедительными. Назначение состоялось. И, приехав из Екатеринослава в Кишинёв, Инзов пребывал в заботах и раздумье.
Появление Пушкина напомнило ему, что среди многочисленных его обязанностей есть и такая: направлять на путь истины «заблудшего» молодого человека.
А «заблудший» молодой человек чувствовал себя на новом месте одиноким и заброшенным. «Теперь я один в пустынной для меня Молдавии», — писал Пушкин брату.