«Уверяю, это не ново...

Вы дитя, синьор Казанова...»

«На Исакьевский ровно в шесть...»

«Как-нибудь побредём по мраку,

Мы отсюда ещё в «Собаку»¹⁹...

«Вы отсюда куда?» -

«Бог весть!»

Санчо Пансы и Дон-Кихоты

И, увы, содомские Лоты²⁰

Смертоносный пробуют сок,

Афродиты возникли из пены,

Шевельнулись в стекле Елены,

И безумья близится срок.

И опять из Фонтанного грота²¹,

Где любовная стонет дремота,

Через призрачные ворота

И мохнатый и рыжий кто-то

Козлоногую приволок.

Всех наряднее и всех выше,

Хоть не видит она и не слышит -

Не клянёт, не молит, не дышит,

Голова Madame de Lamballe,

А смиренница и красотка,

Ты, что козью пляшешь чечётку,

Снова гулишь томно и кротко:

«Que me veut mon Prince Carnaval?»

И в то же время в глубине залы, сцены, ада или на вершине гётевского Брокена появляется Онаже (а может быть - её тень):

Как копытца, топочут сапожки,

Как бубенчик, звенят серёжки,

В бледных локонах злые рожки,

Окаянной пляской пьяна, -

Словно с вазы чернофигурной,

Прибежала к волне лазурной

Так парадно обнажена.

А за ней в шинели и в каске

Ты, вошедший сюда без маски,

Ты, Иванушка древней сказки,

Что тебя сегодня томит?

Сколько горечи в каждом слове,

Сколько мрака в твоей любови,

И зачем эта струйка крови

Бередит лепесток ланит?

Глава вторая

Ты сладострастней, ты телесней

Живых, блистательная тень!

Баратынский

Спальня Героини. Горит восковая свеча. Над кроватью три портрета хозяйки дома в ролях. Справа она - Козлоногая, посредине - Путаница, слева - Портрет в тени. Одним кажется, что это Коломбина, другим - Донна Анна (из «Шагов Командора»). За мансардным окном арапчата играют в снежки. Метель. Новогодняя полночь. Путаница оживает, сходит с портрета, и ей чудится голос, который читает:

Распахнулась атласная шубка!

Не сердись на меня, Голубка,

Что коснусь я этого кубка:

Не тебя, а себя казню.

Всё равно подходит расплата -

Видишь там, за вьюгой крупчатой,

Мейерхольдовы арапчата

Затевают опять возню?

А вокруг старый город Питер,

Что народу бока повытер

(Как тогда народ говорил), -

В гривах, в сбруях, в мучных обозах,

В размалёванных чайных розах

И под тучей вороньих крыл.

Но летит, улыбаясь мнимо,

Над Мариинской сценой prima -

Ты - наш лебедь непостижимый, -

И острит опоздавший сноб.

Звук оркестра, как с того света,

(Тень чего-то мелькнула где-то),

Не предчувствием ли рассвета

По рядам пробежал озноб?

И опять тот голос знакомый,

Будто эхо горного грома, -

Наша слава и торжество!

Он сердца наполняет дрожью

И несётся по бездорожью

Над страной, вскормившей его.

Сучья в иссиня-белом снеге...

Коридор Петровских Коллегий²²

Бесконечен, гулок и прям

(Что угодно может случиться,

Но он будет упрямо сниться

Тем, кто нынче проходит там).

До смешного близка развязка;

Из-за ширм Петрушкина маска²³,

Вкруг костров кучерская пляска,

Над дворцом чёрно-жёлтый стяг...

Все уже на местах, кто надо;

Пятым актом из Летнего сада

Пахнет... Призрак цусимского ада

Тут же. - Пьяный поёт моряк.

Как парадно звенят полозья

И волочится полость козья...

Мимо, тени! - Он там один.

На стене его твёрдый профиль.

Гавриил или Мефистофель

Твой, красавица, паладин?

Демон сам с улыбкой Тамары,

Но такие таятся чары

В этом страшном, дымном лице -

Плоть, почти что ставшая духом,

И античный локон над ухом -

Всё таинственно в пришлеце.

Это он в переполненном зале

Слал ту чёрную розу в бокале,

Или всё это было сном?

С мёртвым сердцем и мёртвым взором

Он ли встретился с Командором,

В тот пробравшись проклятый дом?

И его поведано словом,

Как вы были в пространстве новом,

Как вне времени были вы, -

И в каких хрусталях полярных

И в каких сияньях янтарных

Там, у устья Леты - Невы.

Ты сбежала сюда с портрета,

И пустая рама до света

На стене тебя будет ждать.

Так плясать тебе - без партнёра!

Я же роль рокового хора

На себя согласна принять.

На щеках твоих алые пятна;

Шла бы ты в полотно обратно;

Ведь сегодня такая ночь,

Когда нужно платить по счёту...

А дурманящую дремоту

Мне трудней, чем смерть, превозмочь.

Ты в Россию пришла ниоткуда,

О моё белокурое чудо,

Коломбина десятых годов!

Что глядишь ты так смутно и зорко,

Петербургская кукла, актёрка,

Ты - один из моих двойников.

К прочим титулам надо и этот

Приписать. О подруга поэтов,

Я наследница славы твоей.

Здесь под музыку дивного мэтра -

Ленинградского дикого ветра

И в тени заповедного кедра

Вижу танец придворных костей...

Оплывают венчальные свечи,

Под фатой «поцелуйные плечи»,

Храм гремит: «Голубица, гряди!»²⁴

Горы пармских фиалок в апреле -

И свиданье в Мальтийской капелле²⁵,

Как проклятье в твоей груди.

Золотого ль века виденье

Или чёрное преступленье

В грозном хаосе давних дней?

Мне ответь хоть теперь:

неужели

Ты когда-то жила в самом деле

И топтала торцы площадей

Ослепительной ножкой своей?..

Дом пестрей комедьянтской фуры,

Облупившиеся амуры

Охраняют Венерин алтарь.

Певчих птиц не сажала в клетку,

Спальню ты убрала, как беседку,

Деревенскую девку-соседку

Не узнает весёлый скобарь²⁶.

В стенах лесенки скрыты витые,

А на стенах лазурных святые -

Полукрадено это добро...

Вся в цветах, как «Весна» Боттичелли,

Ты друзей принимала в постели,

И томился драгунский Пьеро, -

Всех влюблённых в тебя суеверней

Тот, с улыбкой жертвы вечерней,

Ты ему как стали - магнит,

Побледнев, он глядит сквозь слёзы,

Как тебе протянули розы

И как враг его знаменит.

Твоего я не видела мужа,

Я, к стеклу приникавшая стужа...

Вот он, бой крепостных часов...

Ты не бойся - дома́ не ме́чу, -

Выходи ко мне смело навстречу -

Гороскоп твой давно готов...

Глава третья

Ведь под аркой на Галерной...

А. Ахматова

В Петербурге мы сойдёмся снова,

Словно солнце мы похоронили в нём.

О. Мандельштам

То был последний год...

М. Лозинский

Петербург 1913 года. Лирическое отступление: последнее воспоминание о Царском Селе. Ветер, не то вспоминая, не то пророчествуя, бормочет:

Были святки кострами согреты,

И валились с мостов кареты,

И весь траурный город плыл

По неведомому назначенью,

По Неве иль против теченья, -

Только прочь от своих могил.

На Галерной чернела арка,

В Летнем тонко пела флюгарка,

И серебряный месяц ярко

Над серебряным веком стыл.

Оттого, что по всем дорогам,

Оттого, что ко всем порогам

Приближалась медленно тень,

Ветер рвал со стены афиши,

Дым плясал вприсядку на крыше

И кладбищем пахла сирень.

И царицей Авдотьей заклятый,

Достоевский и бесноватый,