ГЛАВА 9

Оливия

- О нет...

Для маленьких девочек отцы - герои - по крайней мере, хорошие отцы. Высокие и красивые, сильные, но терпеливые, с глубоким голосом, произносящим самые мудрые истины.

Мой отец был хорошим человеком.

Охотником за монстрами под кроватью, специалистом по печенькам перед обедом, ободряющим, защищающим, примером того, каким должен быть настоящий мужчина. С большими и мозолистыми руками работяги - сильными, но нежными. Он держал маму за руку, будто та была драгоценным произведением искусства. О, как он любил маму. Это было в каждом его движении, в каждом слове. Его любовь к ней была светом в его глазах и дыханием в его легких.

Я похожа на него - его черные волосы, форма глаз, длинные руки и ноги. Я гордилась тем, что похожа на него, потому что, как и все маленькие девочки, считала своего отца непобедимым. Неодолимым. Стеной, которая никогда не рухнет.

Но я ошибалась.

Один ужасный день... один ужасный момент на платформе метро... и вся эта сила просто растворилась. Как тает свеча, превращаясь в кучу воска. Во что-то неузнаваемое.

- Папочка? - я опускаюсь на колени. Позади меня приближающиеся шаги Николаса спотыкаются и останавливаются. И унижение щиплет меня за пятки, когда я представляю, как это должно для него выглядеть.

Но сейчас у меня нет на это времени.

- Папа, что случилось? - его глаза пытаются отыскать мои, а пары виски обжигают мои ноздри. - Ливи... Привет, милая. Не могу... что-то не так с замком... не могу вставить ключ.

Он пытался воспользоваться входной дверью в нашу квартиру. Он мог просто пройти через кофейню, но не знал о сломанном замке, который я до сих пор не починила. Ключи выскальзывают у него из рук.

- Черт.

Я сгребаю их с холодного тротуара.

- Все в порядке, папа. Я помогу тебе.

С тяжелым вздохом я встаю, поворачиваюсь и смотрю на Николаса. И мой голос переходит прямо на автопилот.

- Тебе лучше уйти. Мне нужно об этом позаботиться.

Он бросает взгляд на моего отца, лежащего на земле, потом снова на меня.

- Уйти? Я не могу просто оставить тебя…

- Все в порядке, - выдыхаю я, скрипя зубами, и смущение ползет вверх по моей шее.

- Он в три раза больше тебя. Как ты собираешься поднять его наверх?

- Я уже делала это раньше.

За наносекунду он переходит от жалости к злости. И он снова использует этот голос - тот, которым он подчинил Боско своей воле, тот, который говорит, что будет либо по его, либо никак.

- Сейчас ты этого не сделаешь.

Знаю, что он пытается сделать, и ненавижу это. Он хочет быть благородным, полезным. Пытаться быть героем. Разве не так поступают принцы? Но от этого я чувствую себя еще хуже. Я уже давно сама себе герой - я знаю, как это делается.

- Это не твое дело. А мое.

- Если ты свалишься с этих ступенек, то сломаешь свою гребаную шею, - резко говорит Николас, наклоняясь. - Я не собираюсь рисковать только потому, что в тебе больше гордости, чем здравого смысла. Я помогаю тебе, Оливия. Смирись с этим.

А потом он проходит мимо меня. И присаживается на корточки. Его голос становится мягче.

- Мистер Хэммонд?

И мой отец невнятно говорит:

- Кто вы?

- Николас. Меня зовут Николас. Похоже, у вас небольшие проблемы, так что я помогу вам подняться наверх. Все в порядке?

- Да... чертовы ключи не слушаются.

Николас кивает, затем жестом приглашает Логана подойти. Они поднимают моего отца с обеих сторон, его руки лежат у них на плечах.

- Оливия, открой дверь, - говорит он мне.

Мы проходим через кофейню, потому что там больше места. И когда я смотрю, как они несут отца через кухню и вверх по лестнице - его голова свисает вперед, болтаясь на шее, как у новорожденного, ноги волочатся - я понимаю, что это очень, очень плохая ночь. Лучшее, что я смогла бы сделать, это затащить его внутрь, взять подушку и одеяло и провести с ним остаток ночи на полу.

Но даже знание этого не останавливает унижение, горящее у меня под кожей.

И пламя становится только жарче, когда они проходят через нашу обшарпанную гостиную, находящуюся в беспорядке из-за разбросанной обуви и оберточной бумаги, потому что у меня не было времени прибраться. Если бы все шло так, как я хотела, я бы заставила ее выглядеть красивой — затейливой — со свежими цветами и взбитыми подушками. Только не такой.

Они укладывают отца на кровать в его спальне. Я протискиваюсь мимо Николаса и снимаю темно-синее одеяло со стула в углу. Укрываю им отца, и укутываю его. Его глаза закрыты, а губы открыты, но он не храпит. Сейчас в густой щетине на его подбородке больше седины, чем черноты. Я медленно наклоняюсь и целую его в лоб, потому что, хоть он больше и не мой герой, он все еще мой отец. Мы втроем молча спускаемся вниз. Руками обхватываю себя за живот, жестко и крепко, такое чувство, что кожу покалывает — так она чувствительна. В голове у меня уже звучат слова, которые скажет Николас:

Я тебе позвоню.

Это было... мило.

Спасибо, но нет.

Должно быть, он испытал облегчение, увернувшись от пули — вероятно, задаваясь вопросом, о чем, черт возьми, он думал вначале. Единственный багаж, к которому такой парень привык, это Louis Vuitton.

- Я... я буду у машины, сэр, - говорит Логан, когда мы добираемся до обеденного зала кафе. Он кивает мне и направляется к двери.

Неловкое молчание. Неуютное. Я чувствую на себе его взгляд, но сосредотачиваюсь на полу. И съеживаюсь, когда он, наконец, нарушает тишину, этим ровным, совершенным голосом.

- Оливия.

Но я решаю сорвать пластырь первой. Опередить его в нанесении удара. Я жительница Нью-Йорка, и вот как мы поступаем — если кого-то пинком спихивают с бордюра, можете поспорить на свою задницу, что гребаная нога пинающего будет принадлежать нам.

- Тебе лучше уйти. - Я киваю, поднимая лицо, но все еще не встречаясь с ним взглядом. - Я хочу, чтобы ты ушел.

Его теплая рука касается моей обнаженной руки.

- Не сердись.

- Я не сержусь, - отрицаю я, быстро качая головой. - Я просто хочу, чтобы ты ушел.

У меня перехватывает горло. Потому что он мне очень нравится.      Я зажмуриваюсь - последняя попытка сдержать гигантские, уродливые слезы, нависшие на моих ресницах.

- Пожалуйста, просто уходи.

Рука Николаса исчезает с моей руки. И я жду - прислушиваюсь - звука его шагов за дверью. Удаляющихся из моей жизни. Где его изначально не должно было быть. Но примерно через тридцать секунд я слышу совсем другое.

- Моя бабушка разговаривает с картинами.

Мои глаза распахиваются.

- Что?

- Когда я был моложе, то думал, что это смешно, своего рода чудаковато, но теперь я думаю, что это просто грустно. - В его глазах сквозит отчаяние. Серьезность, но ... уязвимость. Будто все это для него в новинку. Будто он рискует - идет ва-банк - но он должен заставить себя сделать это. Потому что не уверен, выдержит он или сломается. - Ей почти восемьдесят лет, и единственный человек, с которым она когда-либо могла поговорить, - это мой дедушка. Его нет уже десять лет, и он по-прежнему единственный, с кем она может поговорить.

На мгновение он замолкает, и хмурит брови. Когда он снова заговаривает, его голос звучит тише - будто это слова, о которых он не позволяет себе думать, не говоря уже о том, чтобы произносить их вслух.

- Мой брат последние два года провел на военной службе. Он освободился три месяца назад, и даже близко не подошел к дому. Но еще до этого, он перестал отвечать на мои звонки. Я не разговаривал с Генри шесть месяцев и понятия не имею почему.

Я думаю о видео - о том, как Николас обнял своего младшего брата, и крепко прижал к себе. Защищал его, так старался заставить улыбнуться. И я сразу же понимаю, как ему больно от этого молчания. Я почти чувствую их разрыв своим сердцем.

- Мои кузены ненавидят меня, - продолжает он более легким тоном. - Так, что, приходя в гости, думаю, они буквально попытались бы отравить меня, если бы думали, что им это сойдет с рук. - Его губы изгибаются в почти улыбке, а с моих почти срывается фырканье. - Они также ненавидели моего отца... и все оттого, что его мать родила его раньше них.

- Почему ты мне все это рассказываешь?

- Потому что если ты думаешь, что твоя семья - единственная с изъяном, ты ошибаешься. - Его рука пробегает по моим волосам, будто он ничего не может с собой поделать, убирая пряди за ухо. – В этом мы монополисты.

После этого он молчит. Ждет, что отвечу я - он этого не говорит, но я знаю. Он хочет, чтобы я вместе с ним заползла на эту хлипкую ветку. И если она сломается... по крайней мере, мы упадем вместе.

- Мой отец - алкоголик. - Слова кажутся неловкими, странными. Это первый раз, когда я их произношу. - Не в плохом смысле... он пьет, когда ему грустно. А он грустит каждый день с тех пор, как умерла мама. - Я оглядываю кофейню, мой голос дрожит. - Это место было ее мечтой - ее звали Амелия. Если все пойдет прахом, если он потеряет последнюю частичку ее... я не знаю, что он сделает.

Николас кивает.

- С Элли он почти не разговаривает. Иногда даже не может на нее смотреть... потому что она так сильно напоминает ему маму. Она делает вид, что это ее не беспокоит, но... Но я знаю, это ее пугает. - Тихие слезы текут из уголков моих глаз, и Николас смахивает их большим пальцем. - И она собирается уйти. Она уйдет и никогда не вернется - и я хочу этого для нее, правда.       Но я все равно останусь здесь... совсем одна.

Я указываю на дверь.

- Думаю, именно поэтому я не починила замок. Иногда мне снится, что я не могу выбраться. Толкаю и толкаю дверь, но та застопорилась. И я оказываюсь в ловушке.

- Иногда мне снится, что я иду по дворцу, а там нет ни дверей, ни окон, - резко говорит Николас.       - Я все иду и иду, но никуда не попадаю.

Я придвигаюсь ближе, кладу руки ему на грудь, чувствуя под ладонью твердые, упругие мышцы и сильный, ровный стук его сердца.

- Скажи мне что-нибудь, чего ты никогда никому не говорила, - просит он. - Что-то, чего больше никто о тебе не знает.

Мне нужно всего два удара сердца, чтобы ответить.