С течением лет секрет Бальдемара был раскрыт женщинами его дома: сначала о месте ежегодных жертвоприношений узнали рабыни Мудрин и Фредемунд, а затем и остальные, работавшие вместе с Ателиндой за ткацкими станками. Ведь если женщины работают целыми днями в одном помещении, им невозможно утаить хоть что-либо друг от друга.

Когда Бальдемар собрался уже уходить, Ауриана остановила его на самом пороге.

— До сих пор нет никаких известий о Халльгерд, — произнесла она тихо, так чтобы Ателинда не слышала ее слов, — это очень тревожит меня, у меня нехорошие мрачные предчувствия.

Рабыня по имени Халльгерд исчезла еще в новолуние первой луны этого года, а она была одной из тех, кто знал месторасположение холма ежегодного паломничества Бальдемара.

Бальдемар улыбнулся дочери спокойной улыбкой.

— Мы же говорили уже с тобой на эту тему, она наверняка находится сейчас в одной из отдаленных деревень с каким-нибудь парнем, из-за которого и оставила нас.

— Отец, но ведь она исчезла в самую глухую и холодную пору зимы.

— Ну тогда эта бедная несчастная женщина замерзла где-нибудь в глубоких непроходимых сугробах.

— Или погибла от рук какого-нибудь римского палача, под пытками, после того как выдала ему местонахождение холма, на котором ты совершаешь свой ежегодный ритуал. Если бы она замерзла в сугробах, кто-нибудь уже давно обнаружил бы ее останки.

Отец поднял лицо Аурианы за подбородок и улыбнулся, глядя девушке прямо в глаза.

— Ты сегодня вся горишь, словно в лихорадке! У тебя просто дурное расположение духа. Думаю, что тебе надо выпить немного меда — это лучшее средство от хвори и хандры.

Она попыталась улыбнуться ему в ответ, но улыбка у нее получилась слишком жалкая. В первый раз на ее памяти их мысли с отцом не совпали, и они не поняли друг друга. «В этот раз по какой-то тайной причине, — подумала она, и сердце ее сжалось в груди от нехороших предчувствий, — боги лишили отца ясности взора и его обычной проницательности».

Когда Бальдемар уже готовился сесть верхом на своего вороного жеребца, из дома вышла Ателинда и подошла к мужу, чтобы обнять его. Ауриана с порога, с охватившим ее вдруг благоговением, наблюдала за этой трогательной сценой, свидетельствующей о силе любви двух пожилых людей, о величии этой любви и ее неиссякающей нежности. Неожиданно ей стало очень больно, и она отвернулась. «Никогда в жизни у меня не будет такой любви. Бог войны — это всего лишь дух, не дающий тепла, уюта и нежности, а союз с Децием невозможен, да и сам он слишком колючий и ершистый».

Когда Бальдемар вскочил наконец на своего скакуна и быстрым галопом поскакал прочь со двора, Ауриана ухватилась за косяк с такой силой, что костяшки ее пальцев побелели от напряжения, ей так хотелось кинуться вслед за отцом и уговорить его не делать сегодня ежегодного жертвоприношения.

Когда солнце находилось уже в зените, и дети, обойдя все дворы и разбросав повсюду березовые сережки, снова собрались в Деревне Вепря, все начали готовиться к ритуальному шествию, которое должен был возглавлять Лунный Заяц. В этом году племя выбрало на роль Зайца девочку десяти лет от роду, и она надела серую шерстяную шапочку с маской, на которую сверху были нашиты длинные матерчатые уши, торчащие в стороны. Дети заливались звонким смехом, и их голоса звенели над полями, словно колокольчики, когда они сбегались со всей окрестности, чтобы присоединиться к начавшемуся шествию, встав в затылок за Зайцем, идущим пританцовывая по тропинке, вьющейся меж полей. Дети выстроились в длинную цепочку, взявшись за руки, в волосы у них были вплетены белые душистые ландыши. Ауриана следила за ними глазами, пока они медленно шли вдоль кромки поля, засеянного льном. Если кто-нибудь спрашивал их, куда они идут, они отвечали, что держат путь на Луну, но Ауриана знала, конечной целью их похода является вершина холма, расположенного над Рекой Куницы. До нее доносились пронзительные крики: «Блаженный воскрес! Свет вернулся на землю!» Им вторили другие возгласы: «Она несет свет! Вечная жизнь дарована нам!»

Пора было отправляться к кострам. Ателинда распорядилась, чтобы на повозку погрузили бочонок со ставленым медом. Ауриана услышала яростную ругань, доносившуюся откуда-то со двора, и вышла узнать, в чем дело. Она увидела сердито размахивавшую руками и бранящуюся Фредемунд.

— Противная безмозглая негодница, зачем только твоя мать кормит тебя! Тебя давно бы уже следовало продать в рабство.

Заслышав шаги Аурианы, рабыня круто повернулась, ее маленькие черные глазки горели от ярости, пухлые руки были сжаты в кулаки.

— Эта дуреха не стреножила тягловую лошадь, которую мы запрягаем в повозку, и та отбилась от табуна на пастбище! Как же мы теперь завезем на гору мед, воду и мясо? Ателинда должна высечь эту девчонку!

Ауриана увидела стоявшую рядом с Фредемунд Сунию, дочь Ромильды, женщины, занимавшейся снабжением военных отрядов хаттов провизией. Это была тощая замкнутая девочка-подросток, которой не было еще и шестнадцати лет и которую ее мать часто нещадно лупила. Она сильно сутулилась и, не смея поднять глаза, прерывисто дышала от сильного испуга. Фредемунд крепко держала Сунию за руку, слезы текли по лицу девочки, оставляя грязные следы на ее щеках, нечесаные всклокоченные волосы падали на лоб и лезли ей в глаза. Когда девочка подняла взгляд и увидела, что перед ней стоит Ауриана, в ее глазах отразился панический страх, и она стала похожа на загнанного, потерявшего всякую надежду спастись зверька. От дочери Бальдемара она не ожидала никакой пощады и, кажется, уже прощалась с жизнью.

«Она испытывает ужас и стыд, — подумала Ауриана, — не делает ли это нас сестрами больше, чем кровное родство?»

Ауриана медленно приблизилась к девочке, стараясь не испугать ее и не слушая жалоб Фредемунд, которая все еще причитала о провинностях Сунии.

— Фредемунд, оставь ее.

— Но как же так? Ты не можешь отпустить ее не наказав. Ее надо хорошенько проучить, эта негодница низкого происхождения так нагло ведет себя.

— Меня не волнует ее происхождение. Отпусти ее немедленно!

Фредемунд изумленно уставилась на Ауриану, раскрыв рот. Разве можно быть милосердным к такой девочке как эта? И рабыня настойчиво продолжала свои обвинения:

— Ты что, не понимаешь, что мы потеряли из-за нее лошадь, которая наверняка ушла куда-нибудь далеко в чащу леса?

— Иди на мою конюшню и возьми одну из моих лошадей, у меня там есть как раз два пони точно такой же масти, каким был тот, который потерялся. А Ателинде вообще ничего не говорите об этом. Если вы не проболтаетесь, она ничего не заметит.

Фредемунд пыхтела от негодования, выпятив нижнюю губу, что всегда делала, когда упрямилась, и нарочито громко хмыкнула. Этот звук должен был, по-видимому, означать следующее: «Все вокруг давно видят, что ты не в своем уме, но хотя я и рабыня, а ты свободная женщина, да к тому же дочь вождя, все равно ты не права!»

— Матери Сунии тоже ничего не говорите, — добавила Ауриана. Фредемунд стояла неподвижно с сердитым независимым видом. — Фредемунд, это приказ!

Фредемунд с недовольным видом отпустила руку Сунии. Суния сначала взглянула на Ауриану с выражением радостного недоумения на лице, затем это недоумение сменилось облегчением и наконец не знающей границ благодарностью, переходящей в любовь. Все чувства ясно читались на простодушном лице девочки, на котором отражалось все, что она испытывала внутри. Ауриана знала, что Суния не хочет возвращаться домой к своей матери. По всей видимости, она страстно мечтает остаться здесь. Ауриана с досадой заметила, что коричневое шерстяное платье девочки во многих местах источено молью — мать Сунии была достаточно состоятельной женщиной и вполне могла бы лучше заботиться о дочери. Суния дотронулась кончиками пальцев до руки Аурианы и, слегка склонив голову, прошептала:

— Ты такая величественная и добрая…

И девочка медленно побрела прочь. Неожиданно она снова обернулась и, взглянув на Ауриану своими большими выразительными глазами, тихо промолвила: