— Мама, ты что-нибудь слышала?

— Звук рога? Да. Наверное кто-то охотится или просто балуется. Если бы речь шла о вражеском нападении, мы услышали бы его опять.

— И все же я хочу немедленно вернуться в усадьбу, чтобы убедиться, что там все в порядке.

— Тебе, наверное, хмель ударил в голову от выпитого меда, иначе, ты не стала бы обращать внимание на такие вещи, как звук охотничьего рога. Так что сядь и…

— Мама, у меня предчувствие, что надвигаются какие-то страшные события.

Ателинда пожала плечами и тяжело вздохнула, признавая в душе свою полную неспособность управлять дочерью.

— Тебе нельзя ехать сейчас домой! Дорога в темноте слишком опасна…

— Я умею скакать в темноте по дорогам и бездорожью и обещаю тебе вернуться еще до восхода луны.

Ауриана летела во весь опор, направляясь к усадьбе Бальдемара, чтобы взять там свое оружие и скакать что было духу к тому холму, на котором Бальдемар в одиночестве приносил свою ежегодную жертву богам. Когда она натянула поводья и резко остановилась у порога дома, ее тревога еще более возросла. У нее уже больше не было сомнений — произошло какое-то страшное несчастье!

Ауриана услышала шум, доносившийся со стороны конюшни. Что это: воры или волки? Или, может быть, это эльфы расшалились, воспользовавшись тишиной и отсутствием людей?

Ауриана очень медленно и осторожно, словно к краю опасной пропасти, приблизилась к воротам конюшни. На дворе уже сгустились зловещие сумерки, наполнившие знакомый двор тревожными тенями, вздохами и шепотами. Злой порывистый ветер гнал по земле сухую солому, издавая шелестящие звуки, похожие на шипение змеи. Внезапно рядом с Аурианой раздалось тревожное ржание испуганной лошади, так что девушка вздрогнула от неожиданности. И тут же послышался громкий топот копыт. Неужели дикий жеребец проник во двор и вспугнул лошадей? И тут из-за конюшни выбежал огромный жеребец и, как взбесившийся, начал делать яростные круги по двору, тряся и мотая головой, на которой тонко позванивала уздечка, украшенная серебряными накладками; длинные поводья били скакуна по бокам.

Это был черный жеребец Бальдемара. Верховая лошадь без седока.

В полном отчаяньи Ауриана подошла поближе к жеребцу и то, что она увидела, заставило ее сердце больно сжаться. Поводья лошади были связаны узлом, из которого до сих пор торчали сухие сучья. Это означало, что животное было привязано к какому-то дереву, а затем ему удалось сорваться с привязи и прискакать домой. Что касается Бальдемара, то он или погиб, или был захвачен в плен. Ауриане некого было позвать на помощь, все соплеменники находились очень далеко от нее. На дворе быстро темнело. Ауриана бросилась в дом. Выхватив из груды разнообразного оружия, лежащего у стены, три ясеневых копья, она стрелой кинулась назад, стремительно вскочила на свою гнедую кобылицу и, хлестнув ее изо всех сил поводьями по крупу, понеслась со двора. Она скакала, не разбирая дороги, нещадно пришпоривая свою лошадь и зная только одно — ей надо успеть до темноты добраться до холма Куницы.

«Его предали. Кто-то из его злейших врагов узнал тайну его ежегодного жертвоприношения», — думала Ауриана.

Она стрелой влетела в березовую рощу и поскакала быстрым галопом мимо белеющих стволов. В роще уже наступила мочь. Здесь и там мелькали горящие во тьме глаза вышедших на охоту хищников, слышались шорохи и голоса животных, не привыкших к вторжению человека в эту пору в лес. Даже отсюда Ауриана все еще слышала отдаленный стук барабанов праздника Истре. Казалось, темп ударов нарастал и теперь они уже звучали, как бьющееся в страхе сердце, торопя и подгоняя Ауриану вперед. Она с жадностью ловила эти далекие гулкие звуки, держась за них, словно утопающий за соломинку, боясь совсем обезуметь от страха, который она испытывала за жизнь Бальдемара. Вскоре она уже не знала: слышит ли она все еще неутихающий стук барабана, или это кровь мощными толчками гулко пульсирует у нее в висках. Кобыла Аурианы замедлила бег, взбираясь на кручу, ставшую ее пути. Лошадиная шкура была уже липкой от пота и выступившей на боках пены, Ауриана потрепала шелковистую гриву своей лошади, стараясь усидеть на ее спине, наклонившейся почти вертикально.

Неожиданно кобыла испуганно всхрапнула, почуяв присутствие здесь чужих незнакомых лошадей, хотя никаких лошадей здесь не могло быть. Взглянув наверх, на вершину кручи, Ауриана заметила огни множества факелов, которые мелькали между деревьями. Она соскользнула на землю и привязала кобылу к дереву в зарослях боярышника. Затем она крадучись, согнувшись в три погибели, начала приближаться к камню, служившему ее отцу алтарем, прижимая к груди ясеневые копья. Когда она ближе подошла к этому камню, но все еще не выходила на открытое место, прячась за стволы сосен, она неожиданно наступила на что-то хрупкое, тихо хрустнувшее у нее под ногой. Это был рог. Не в этот ли рог трубили недавно, подавая сигнал об опасности? Всмотревшись в глубину скалистой площадки, поросшей соснами, она заметила в тусклом сумеречном свете смутные очертания всадников. Их было много. Ауриана, перебегая от ствола к стволу и стараясь оставаться незамеченной, двинулась в ту сторону.

Теперь уже она понимала, что именно разыгралось в этом священном месте, которое было предательски осквернено: на святилище ее отца посягнули враждебные силы, сюда вторглись чужие вооруженные воины. У Аурианы было такое чувство, будто она распахнула дверь кладовой, хранившей запасы, от которых зависела вся жизнь ее родных, и вдруг обнаружила, что вместо запасов кладовая кишит отвратительными навозными червями. Где бы ни встречала она этих всадников в устрашающей ее соплеменников униформе, состоявшей из металлических доспехов, блестящих шлемов и круглых щитов, их деловитая суета, размеренное выполнение жуткой работы, которая была сродни работе палачей и убийц, напоминали ей навозных жуков, руководствующихся в своих действиях слепым, лишенным всякого человеческого смысла инстинктом.

Силуэты их острых дротиков ясно вырисовывались на фоне темно-фиолетового ночного неба. Тусклый свет мерцающих факелов играл зловещими отблесками на обнаженных клинках. По большим овальным щитам всадников Ауриана догадалась, что перед нею не местные жители, завербованные в наемные войска, а настоящие римские легионеры — один из отрядов конницы из крепости Могонтиак.

«На этот раз они не переодевались и не пытались изменить свой облик, — с горечью подумала Ауриана. — Наверное, они слишком уверены в своей силе и безнаказанности. Ведь весь мир превращен ими в один барак, где содержатся подвластные им рабы».

Грубо и небрежно, словно погонщики стада свиней, римляне загоняли жриц в повозки для пленных, где бедным женщинам связывали руки и ноги. Ауриана поискала взглядом отца, но сначала нигде не могла найти его. Тогда она снова оглянулась на покрытый лишайником алтарный камень. В его чаше скопилась дождевая вода, в полумраке было все же заметно, что вода слишком темного цвета: по-видимому, она была смешана с кровью. Ауриана заметила также белеющую фигуру, привалившуюся к камню с одной стороны — она застыла в неестественной позе. Это была одна из Священных Жриц в белом одеянии, полы которого развевались по ветру, словно перебитые крылья. Еще через мгновение она увидела в стороне от конного отряда ближе к камню одинокую фигуру всадника, имевшего благородную осанку, длинную окладистую бороду и пышную шевелюру. Рядом с ним находился один из вражеских конников, державший в руках поводья лошади величественного всадника. Ауриана подавила рвущийся наружу из груди крик. Этим пленным всадником был ее отец, доблестный вождь Бальдемар.

Голова ее пошла кругом, мысли путались как в бреду. Как осмелилось это волчье отродье подвергнуть его такому бесчестью? Ауриана превратилась в обезумевшую Фурию, не заботящуюся в гневе о том, что может выдать свое присутствие. Собравшись с силами, она метнула копье в смутно белеющее в сумерках лицо конника, державшего поводья лошади, на которой сидел связанный Бальдемар. Однако римлянин молниеносным, ловким движением плеча отбил метко пущенное копье. И тут же от отряда отделился еще один кавалерист и направил свою лошадь туда, где пряталась Ауриана. Однако звонкий повелительный голос приказал ему вернуться. Римляне знали, что одинокий бросок копья мог означать какую-нибудь хитрость — ловушку, в которую их заманивают коварные варвары. К изумлению Аурианы, вражеский воин подчинился приказу. «Эти солдаты больше похожи на собак, чем на людей — так усердно служат они своему хозяину и слушаются каждого его слова», — думала Ауриана, пробираясь сквозь заросли этого природного святилища. Наконец, она оказалась за спиной Бальдемара. Она выпрыгнула из зарослей на открытое место, освещенное факелами, и, осыпаемая проклятьями и грубой бранью, быстро метнула второе копье во всадника, державшего поводья лошади Бальдемара. Но лошадь римлянина, взбрыкнув, отпрянула, и копье Аурианы поразило бедное животное, а не воина. Лошадь пала на колени, сбросив воина. Бальдемар оглянулся и увидел дочь. Ауриана ясно прочитала в его глазах смертельный испуг. «Нет! Только не ты!» — как бы кричали его глаза, но тут же это отчаянье сменилось выражением полной покорности судьбе. Казалось, что они целую вечность смотрели так в глаза друг другу, как бы прощаясь навсегда. Глаза отца выражали боль от того, что они расстаются навсегда, но в них читалась и гордость за нее, и горячая любовь к ней, Ауриане. И наконец, в них ясно выражался строгий приказ Бальдемара: Ауриана должна была принять все случившееся и не вмешиваться в то, чего не могла изменить.