Пока погребли, перелопатили и перевеяли, уже совсем стемнело. Солнце скрылось за высоким, крытым черепицей панским домом, возвышавшимся над прудом остроконечною башней; по земле пролегли темные тени.

Домой шли вместе; за всю дорогу не перекинулись ни словом. Попрощавшись на улице с Карым, который жил на конце села, Микола открыл покосившиеся ворота. На тыну, возле хлева, висело несколько кувшинов.

«Забыли внести», — подумал он. Поснимал кувшины, ногой толкнул дверь в сени. Мать сидела на скамье возле воткнутой в брусок лучины и что-то чинила. На полу, прикрытые дерюжкой, спали два меньших брата Миколы.

— Мамо, налейте поесть, — бросил с порога Микола.

Набрал в корец воды, умылся над ведром. Вытираясь обтрепанным на концах рушником, выглянул в маленькое, без рамы окно: в хате, где были посиделки, уже зажгли свет.

— Ну и борщ, — сказал Микола после нескольких ложек, — волны так по нему и ходят…

Мать вздохнула.

— Завтра снова думаешь к писарю идти? Праздник престольный, грех работать. В церковь сходил бы, уже и батюшка говорил, что это Микола храма божьего чурается?

— Ладно, разбуди утром, а к Загнийному всё равно идти надо, я обещал завтра кончить, — бросил Микола, стаскивая с жерди свитку.

— Куда же ты, не евши? — забеспокоилась мать. — Хоть узвару выпей.

— Поставьте в погреб, я потом, — ответил Микола, уже прикрывая дверь.

На дворе разгулялся ветер. Он вырвал из старой, низко нависшей стрехи пучки почерневшей соломы и разбрасывал их по двору, по дороге, швырял за ворота и катил вдоль улицы.

В небольшой хатке бабы Оришки, где нынче были посиделки, негде было повернуться. Визжала, всхлипывая, скрипка, но никто не танцевал. В предпраздничный вечер прялок с собой девчата не брали, они сбились в углу и о чем-то шептались между собой. Орыся тоже была с ними. Когда Микола вошел в хату, одна из девчат ущипнула её за руку. Орыся встрепенулась, но, увидев Миколу, опустила черные, цвета спелой смородины, глаза. На её нежных полных щеках разлился чуть заметный румянец. Сесть было негде. Микола пробрался к лежанке и там встал, опираясь рукой о стену. В хате, кроме своих, было несколько парубков из Тимошевки. Несмотря на уговоры и брань бабы Оришки, они бросали шелуху куда попало; ловя девчат, забирались на настил с ногами, разваливали подушки. Наконец закурили трубки, стали собираться.

— Что, хлопцы, споем на дорогу, — сказал один из парубков. — Чтобы светильник погас!

Он стали полукругом у стола, взялись под руки, дружно начали песню:

Ой, у полі вишня

З-під кореня вийшла.

Не журися, дівчинонько,

Я ще ж не женився.

Огненный язычок над светильником испуганно задрожал, метнулся в сторону, зашипел конопляный фитиль, но Орыся, схватив с чьей-то головы шапку, успела прикрыть светильник.

— Отдай! — пытаясь обнять Орысю, закричал парубок. — Хлопцы, заберем и её вместе с шапкой.

Орыся завизжала тонким голосом и, бросив шапку, метнулась на печь. Тимошевцы со смехом и шутками, прихватив на дорогу из решета, стоявшего на лежанке, по пригоршне семечек, двинулись к двери.

В хате стало просторнее. Микола сел за стол, где курносый, толстогубый Левко тасовал захватанные карты.

Миколе не везло, уже трижды подряд ему пришлось сдавать. Он так увлекся игрой, что даже не заметил, как в хату вошли ещё двое хлопцев. Оба они были одеты одинаково: кунтуши из красного сукна, синие шаровары, новые, будто инеем припорошенные смушковые шапки.

— Кто это? — шепотом спросил через стол Миколин напарник.

Микола поднял голову.

— Тот, что пониже, — Иван, писаря Загнийного сын, а того, с маленькими усиками, впервые вижу. Видно, с Иваном в городе учатся вместе.

Поскрипывая козловыми сапогами, вновь прибывшие прошли к настилу, сели среди девчат. Некоторое время Микола не смотрел в сторону парней, а когда взглянул, то увидел, что Орыся, смущенно улыбаясь, уже сидела между ними. Иван прошептал ей что-то на ухо — Микола видел, как вспыхнула Орыся от тех слов, — и, оставив её с незнакомым с усиками, подошел к столу. Вынул из кармана колоду новых карт, лениво бросил их на стол:

— Сдай!

Хлопцы некоторое время рассматривали диковинный рисунок на картах. Левко зачем-то даже понюхал их, а потом быстро стал тасовать.

— Кто это? — указал Микола глазами на парубка с усиками.

— Этот со мной! — В загнийченковых глазах зажглись горделивые огоньки. Вместе с тем он почему-то оглянулся, зашептал вкрадчиво: — Самой пани Думковской сын — из Варшавы приехал. Хочет на наши обычаи поглядеть, вот что. Никому об этом ни слова. А смотрите, наша Орыся приглянулась пану Стаху. Глаз у него наметанный.

Микола вздрогнул, нахмурил густые брови.

— Пусть стреляет в какую другую сторону.

— Скажите! — насмешливо скривил губы Иван. — Не тебя ли он должен спрашивать, с кем ему сидеть?

— А может, и меня!

Микола сверху вниз взглянул на Ивана. Он был не только на голову выше его, но и раза в два шире в плечах. Все село знало о его богатырской силе, не одна девушка заглядывалась на его высокий стан, не одной снилось его красивое смуглое лицо.

— Здесь наши парубоцкие порядки! — уже громче сказал Микола.

— А мы заведем свои, — процедил сквозь зубы Иван.

— Хлопцы, чего вы шепчетесь, давайте играть в кольца, — вдруг подбежала к ним одна из девчат. — Иван, пойдем раздавать.

Микола пожал плечами и сел играть в карты.

Иван с девушкой пошли по кругу.

— Кольцо на лицо, — вышел на середину хаты и лихо, по-молодечески повел плечами, хлопнул в ладоши Иван.

С нар поднялись Орыся и Стась.

— Что мы им присудим? — опершись руками в бока и во всём следуя медведовским парням-заводилам, спросил Иван.

— Нищих водить… Ленты отмерять. Мышей гонять… Сорвать ягодку, — неслось со всех сторон. — Ягодку, ягодку…

Иван что-то пошептал на ухо Стасю, а тот, улыбаясь, не то довольно, не то испуганно пододвинул скамью и, схватив ещё с одним парубком Орысю, поставил её на скамью. Два парубка стали рядом со скамьей. Стась, опершись на их плечи, поднялся на руках до уровня Орысиного лица. Орыся хотела отклониться, но кто-то из парубков толкнул её в спину прямо на Стася.

— Смачно целуются, — захохотал Загнийный.

— Эй, да ты не в ту масть ходишь, — потянул Миколу за рукав Левко. — И карты не показывай.

Микола едва досидел до конца игры. То, что он снова проиграл, уже не волновало его. Он бросил карты, вылез из-за стола.

— Может, во вдовца сыграем? — обратился к парубкам.

— А как же, сыграем. Садитесь. Всем пары есть? — заговорили хлопцы. — Кто же будет вдовцом?

Троим не хватало пары, и два парубка шутя сели рядом, третий остался «вдовцом». Микола снял широкий ремень, сложил его вдвое. Началась игра.

— Кого хочешь в жены? — спросил Микола белоголового круглолицего «вдовца».

— Ох, и нужна ж мне жена! Некому ни поесть приготовить, ни рубаху выстирать, — приняв жалостливый вид, запричитал парубок. — Мне бы такую жену, как Орыся.

Микола подошел к панычу.

— Отдаешь?

— Нет.

— Сколько? — повернулся Микола к белоголовому. — Один горячий? — И уже Стасю: — Давай руку.

Ремень больно полоснул панычеву ладонь, и тот резко отдернул руку.

Не отдал Стась Орысю и во второй раз, хотя от трех горячих вся ладонь покраснела. В третий раз подставил уже левую руку.

— Отдаешь? — еще раз переспросил Микола.

— Нет, — нетвердым голосом ответил Стась. Его вытянутая вперед рука мелко дрожала.

«Может, сказать, кто я, — подумал он. — На коленях холоп прощения запросит. Нет, неужели я слабее их? Пусть сейчас бьет, потом поплатится за это».

Все затихли, выжидая, что будет. Ремень свистнул раз, второй.

— Он ребром бьет! — вдруг закричал Иван и схватил рукой ремень. — Ему самому нужно десять горячих.

— Врешь, — вскочил парубок, сидевший рядом со Стасем. — Не бил он ребром.

— Бил! Я сам видел! — продолжал кричать Загнийный. — Пусти, пусти, говорю!