Только у Бальдемара — военного вождя племени — была такая изгородь. Изгородь, возведенная из костей римских солдат, убитых за то время, пока Бальдемар предводительствовал войском племени в приграничных сражениях. Ауриана испуганно заморгала, когда Брунвин, не сворачивая, помчался прямо к изгороди — у него ведь была повреждена нога, и он не мог взять препятствие. Но упрямый пони решил иначе. Он все-таки прыгнул и удачно перемахнул через низкую изгородь, приземлившись на мягкую взрыхленную почву. Затем всадница миновала многочисленные сараи, где содержался скот, а также хижины рабов-земледельцев, похожие на стоящие кучно стога сена, среди высоких могучих сосен. Но царившая повсюду мертвая тишина возбудила в душе девушки досаду и недовольство. Она не понимала, зачем надо было ее домочадцам угонять скот в надежное место, а самим прятаться в землянках. Кто — будь то бог или человек — осмелится напасть на эту усадьбу?!

Наконец, Ауриана въехала в распахнутые настежь ворота, устроенные в низком частоколе, огораживавшем огромный двор, посреди которого стоял жилой дом. По сторонам въездных ворот возвышались два больших столба, на вершине одного из них красовался череп горной кошки, тотемного животного хаттов, от которого произошло само название племени. К вершине другого были привязаны череп, хребет и ссохшаяся под палящим солнцем шкура жеребца, принесенного в жертву прошлой осенью во время ежегодного обряда жертвоприношения. Обе реликвии обладали такой магической священной силой, что люди не осмеливались поднимать взгляд на них.

Когда Ауриана легким галопом въехала во двор, из-под копыт Брунвина в разные стороны разлетелись испуганные цыплята. Проезжая мимо куполообразных глинобитных печей для обжига, Ауриана с изумлением заметила, что раскаленные керамические сосуды, которые обжигали там, были оставлены без присмотра. Почему рабыни в такой спешке побросали все и бежали? Где были сейчас Мудрин и Фредемунд? У амбара Ателинды, где хранились продукты питания и бочки с медом, тоже не было заметно никаких признаков жизни.

Жилой дом представлял собой низкое длинное строение под покатой, крытой соломой крышей. Эта постройка всегда напоминала Ауриане какое-то огромное животное, застывшее в задумчивости у кромки леса. Дом представлялся ей всегда живым существом, имеющим свои старые добрые привычки и присущие только ему запахи. Она любила его, и он отвечал ей тем же.

Посередине длинной стены прямоугольной постройки был расположен широкий дверной проем. Ателинда находилась дома и возилась с козой, которая упиралась, не желая выходить во двор. Мать увидела Ауриану и выпустила козу — та сразу же резко повернулась и бросилась назад в глубину дома. К спине Ателинды был привязан младенец, родившийся в этом году в пору, когда ягнились овцы. Это был мальчик, названный родителями Арнвульфом. Два других ребенка, родившихся в семье после Аурианы, умерли в раннем детстве от болезней.

Брунвин остановился, и девушка спрыгнула на землю. Увидев мать, она облегченно вздохнула.

Но когда Ауриана внимательно всмотрелась в лицо Ателинды, земля поплыла у нее из-под ног. Губы Ателинды были мертвенно-белого цвета, красивое лицо исказило выражение сильной озабоченности, а взгляд был, как у побитой собаки. Что случилось?

Мать всегда представлялась Ауриане сильной и даже всемогущей, хотя сила ее была доброй и великодушной, без тени жесткости. Когда девочка была совсем маленькой, она думала, что от одного прикосновения матери коровы дают больше молока, и что ее воля приводит в движение всю усадьбу точно так же, как по воле Фрии двигаются звезды по небосводу. Казалось, силы и способности Ателинды безграничны. Благодаря своей богатой фантазии, она сочиняла длинные замысловатые истории с той же легкостью, с какой пряла шерсть. Такую силу трудно было предположить в женщине, казавшейся хрупкой, как стеклянный сосуд. Но Ауриана часто видела, как мать встает посреди ночи и идет, увязая по пояс в глубоком снегу на конюшню, чтобы помочь испуганной, вспотевшей от боли кобыле, которая начала жеребиться. Ауриана видела также не раз, как отважно, со спокойным достоинством шествовала мать на враждебно настроенное к ней собрание старейшин, чтобы смело обвинить в злодеянии или дурном поступке какого-нибудь сородича.

— А вот и наша хорошенькая птичка с острым клювом! — услышала Ауриана голос Фредемунд.

У Ателинды были такие же темно-русые волосы с бронзовым отливом, как и у дочери, но мать, в отличии от дочери, носила аккуратную прическу, ее волосы были заплетены в косу и уложены узлом, сколотым костяными гребнями, сделанными из клыков дикого вепря. В детстве Ауриана воображала, что именно этот узел каким-то таинственным образом поддерживает мир, не давая ему распасться на части.

— Ауриана! — с облегчением воскликнула Ателинда, но тут же облегчение уступило место гневу. — Где ты пропадала? Ты что, не слышала сигналов тревоги? Или, может быть, ты забыла дорогу домой? Забыла, что у тебя есть семья? Пока ты прохлаждалась, танцуя с эльфами, враги сожгли усадьбу брата твоего отца. Следующим будет наш дом!

Ауриана ничего не ответила, она онемела при виде платья матери, разорванного у колен. Это был ее лучший наряд, она сама красила ткань в алый цвет с помощью корня марены. И Ауриана не могла спокойно видеть большую дыру на нем — для нее это было почти так же ужасно, как видеть рану на теле матери. Витое серебряное ожерелье и браслеты на руках в виде серебряных змеек, которые обычно придавали матери торжественный вид, сейчас, казалось, гнули ее к земле своим весом, как непосильное ярмо. Ее замшевые туфли, украшенные янтарными бусинами и являвшиеся гордостью Ателинды, были заляпаны грязью.

— Мама… прости… — начала она было порывисто и тут же умолкла, почувствовав вдруг слабость — до нее, наконец, дошло то, что сказала мать.

— Усадьба Тойдобальда? — прошептала Ауриана, чувствуя, как вся кровь отливает от ее лица. — Но этого не может быть. Как они посмели? — у нее было такое ощущение, как будто она старается сохранить равновесие на дрожащей под ногами земле. — Ты, наверное, сошла с ума, как ты можешь говорить, что они придут сюда. Как ты можешь думать такое?!

— Взгляни на меня, дерзкая девчонка! Я не сошла с ума, я говорю о том, что уже произошло! А теперь живо за дело, помоги мне вытолкать животных из дома, иначе они заживо сгорят!

На мгновение Ауриана оторопела, глядя пустым взглядом в одну точку и качая головой, как бы все еще не веря словам матери. Но тут она потеряла свое последнее мужество и бросилась к матери, ища защиты в ее объятиях. Она, как это всегда бывало, легко сломила досаду и гнев Ателинды, чувствуя, как мать тесно прижимает ее к своей груди, и какой любовью дышит все ее тело.

— Мама, что у нас происходит? — спросила Ауриана глухо, уткнувшись лицом в грудь Ателинды.

— Одни боги знают, — ответила та с горьким смирением, ласково гладя Ауриану по голове. — Из недр земли вышли чудовища и напали на нас, они не знают закона. Священное колесо начало вращаться в обратную сторону, и теперь нидингов провозглашают царями, — мать обняла Ауриану за плечи, и они вместе направились к дому. — Возможно, это и есть конец мира. Кто сумеет спрятаться, тот выживет и узнает, что с нами случилось…

Они вошли в уютный полумрак дома. Здесь, как всегда, пахло дубленой кожей, свежим сеном и приготовленной еще накануне олениной, тушеной с диким луком; эти знакомые запахи смешивались с запахом влажных ясеневых поленьев, исходившим от только что залитого водой очага. Ауриана схватила теленка за задние ноги и начала вытаскивать его из дома. Ателинда в это время быстро погнала к двери стайку цыплят вместе с курицей, действуя, как всегда, энергично, и в то же время во всем ее облике чувствовалась сильная подавленность.

Ауриана взглянула на нее.

— Мама, я чувствую, что-то еще произошло. В чем дело?

Ателинда на секунду замялась и, наконец, промолвила:

— Этим утром от отца пришла весточка. Он получил приказ — заметь себе, приказ! — от Римского Наместника. Как будто мы подданные Рима! От Марка Юлиана, который властвует над всем миром, словно царь… — внезапно Ателинда осеклась и замолчала, как будто в последний момент передумала и решила пощадить дочь, утаив от нее правду.