— Да, не очень-то ты преуспел в разговоре с Бальдемаром — проворчал Зигвульф.

Но Витгерн как будто не видел и не слышал его. Потому что в этот момент снизу из долины донеслись возгласы: «Что происходит? Что случилось?» Это кричали воины, замыкавшие колонну. Витгерн ничего не мог понять, он видел только, что последние ряды неожиданно остановились и сгрудились. Конь Видо взвился на дыбы, чуть не сбросив седока на землю. Задние ряды накатывали на передние, как волны запруженной реки. «Что там произошло? Похоже, из-под земли в мгновение ока возникла непреодолимая преграда!» — подумал Витгерн и, сбросив плащ на землю, быстро взобрался на высокую сосну. И сразу же все понял.

— Он остановил их! — радостно закричал Витгерн. — Хвала Бальдемару! Он поймал их в ловушку!

Ромильда перегородила выход из долины своими подводами. По ее знаку все подводы сомкнулись, передние подались назад, а задние чуть вперед, пока между ними не исчезли промежутки. Это был заранее спланированный, стремительный, точный маневр. Витгерн увидел, как на подводах одновременно встают во весь рост женщины с копьями наперевес, вид которых мог означать только одно — они готовы оружием встретить всякого, кто осмелится сделать попытку выйти из долины. Однако эта угроза была скорее морального плана. Конечно, женщины не могли физически справиться с воинами, хотя их и было более двух сотен, но среди этих двухсот находились простые, не обученные военному ремеслу девушки, а также матери с младенцами, привязанными к спинам. Копья же воительниц представляли собой обыкновенные колья с обожженными на огне остриями.

Единственным, что сковывало бешенство мужчин, не давая им рвануться напролом, была спокойная решимость женщин умереть на месте, не отступив ни шагу назад. На женских лицах застыла ожесточенность, которая ясно говорила о том, что всякий, отважившийся на попытку силой проложить себе путь, должен будет нанести увечье или убить одну из женщин. А это считалось немыслимым злодеянием, и не только потому, что выкуп за убийство женщины был в два раза выше, чем за убийство мужчины, — главная причина заключалась во взгляде германцев на женщину, как на вместилище особой, внушавшей страх и трепет священной силы, дающей власть над светом и тьмой. И эту сокровенную силу кощунственно было попирать оружием. Кроме того обходить препятствие не имело смысла еще и потому, что военный поход не мог окончиться удачей без благословения Ромильды.

Несколько позже Витгерн услышит, как у лагерного костра Видо будет кричать в лицо неумолимой Ромильде, бесстрашно глядящей ему в глаза:

— Любовницы гермундуров! Теперь уже я не поверю вашим лживым обещаниям! Что посулил вам Бальдемар за вашу измену? Предательницы! Нидинги! Проклятые ведьмы из Хелля!

Однако сейчас, видя непреодолимое препятствие на своем пути, Видо быстро поскакал вверх по холму к шатру Бальдемара, по сторонам от него мчались два его сына, а сзади пять телохранителей. Выехав на площадку перед шатром, он резко осадил коня и с небрежной ловкостью обнажил меч.

«Видо, похоже, всерьез надеется запугать самого непугливого в мире человека», — пряча усмешку, подумал Витгерн, наблюдавший за всей этой сценой.

Видо тем временем снял свой шлем с костяными накладками из клыков дикого вепря, и его прилизанные, смазанные медвежьим жиром волосы вмиг растрепал порывистый ветер, так что они повисли слипшимися клочьями, похожие на кольца свернувшихся змей, притаившихся у него на голове. Глаза Видо горели дикой злобой. Он скалил в бешенстве свои острые хищные зубы. Окровавленная повязка на его правой руке, где находилась недавно полученная им рубленая рана, наполовину развязалась и сползла. В целом Видо походил на маленького хищного грызуна, ведущего ночной образ жизни — большой нос, невзрачный рот и блестящие черные глазки. Его фигура не была громоздкой, а скорее сильной и гибкой. Но бледная кожа и глубоко посаженные глаза придавали ему довольно изможденный вид. Соратники Бальдемара истолковывали это как результат сексуальной ненасытности его жены, Гримельды, которая была вдвое мощнее мужа и имела на своем счету множество убийств, никогда не расставаясь со своим топором.

— Бальдемар! — закричал Видо. — Ты украл у меня славу! Ты — змея, выползающая только по ночам. Выползай же из своей норы и прикажи этим ведьмам из Хелля выпустить нас!

Вокруг Видо тем временем начали собираться его самые верные сторонники, последовавшие за своим вождем на вершину холма. Младший сын Видо, Ульрик, сидел на лошади по левую руку от отца. Это был юноша шестнадцати лет от роду. Телосложением и чертами лица он походил на Видо. Говорили, что он по ночам лает на луну. Когда он совершил свое первое убийство одного из странников, отец сумел замять это дело, списав злодеяние сына на простоватость его натуры, или другими словами, на его недоразвитость. У Ульрика было глуповатое лицо, глаза его выражали тревогу, он явно нервничал, опасаясь враждебно настроенных соратников Бальдемара.

Второго сына звали Одберт, ему было около двадцати лет. О нем говорили, что когда богини Судьбы закладывали в него душу, они собрали все наиболее жестокие, грубые черты его родителей, хорошенько перемешали их, а затем удесятерили силу этой смеси. Одберт чертами лица и телосложением походил на Гримельду. У него была материнская тяжеловесная фигура, курчавые темно-русые волосы, мощные округлые плечи, которые, казалось, могли выдержать тяжесть воловьего ярма. На его толстом квадратном лице совсем терялся маленький пухленький невинный ротик. Злобные огоньки, которые горели в глазах Гримельды, унаследовал и Одберт. На пирах мать и сын любили пить из одного и того же кубка — позолоченного черепа какого-то путника, который имел роковую неосторожность вздремнуть вблизи пасущейся любимой коровы Гримельды и стал, таким образом, одной из многих жертв, павших под ударами ее топора. Хотя Одберт унаследовал от отца его склонность к смешливости, у него не было и тени присущего отцу хитроумия и сообразительности, не говоря уже о чувстве меры. В Одберте не было и намека на сдержанность или изящество. Его огромные руки резкими рывками дергали за поводья; его толстые ноги, казалось, вот-вот сдавят бока низкорослой лошадки с такой силой, что она испустит дух. Две пророчицы в разное время предсказали ему одно и то же, что само по себе внушало доверие.

«Ты умрешь не от меча», — изрекли они. Одберт истолковал это таким образом, что он совершенно неуязвим на бранном поле, поскольку ему не суждено пасть в бою; и это явилось причиной его безрассудной храбрости: первого своего пленного он захватил в пятнадцать лет и уже начал формировать свой собственный небольшой отряд. Во главе этого отряда он делал тайные набеги на мирные селения более слабых племен, с которыми у хаттов были заключены договоры о дружбе, нещадно грабя и разоряя их дома.

Одберт злорадно ухмыльнулся Витгерну, как бы давая понять, что испытывает чувство глубокого удовлетворения по поводу его увечья. Старший сын Видо был отъявленным забиякой, грубо задиравшим всех подряд. Причем, если вы отвечали на его вызов, это грозило вам сильными неприятностями, а если не обращали никакого внимания на выпады грубияна, он еще злее начинал насмехаться над вами. Витгерн открыто встретил взгляд Одберта, его собственный взор выражал полное безразличие. Это задело Одберта за живое, и он с досады смачно плюнул на землю.

Наконец, у шатра появился сам Бальдемар. Он остановился, храня торжественное молчание и пристально глядя на Видо. Казалось, его взгляд, как острое смертоносное оружие, направлен прямо в цель и готов поразить ее.

При виде своего предводителя соратники Бальдемара испытали огромное облегчение — он выглядел великолепно! В гордой посадке его головы, в его воинственном взгляде было что-то от неукротимости дикого скакуна, не сознающего свою первобытную красоту, но никогда не забывающего о своей силе. Горе и скорбь не сломили Бальдемара, не сожгли его душу, а разожгли в ней яростное пламя, готовое спалить дотла его врагов.