Семина рассмеялась.

— Это от страха.

— Вот уж не подумал бы!

— Представьте себе, я ужасная трусиха. Из-за любого пустяка могу в обморок упасть. Презираю себя за это и все равно ничего с собой не поделаю. Может быть, вы слыхали такую пословицу: храбрец умирает один раз, трус — десять? Это про меня.

Но во время расстрела вы держались прекрасно.

— Ничего удивительного. Страх заледенил. Я была как деревяшка. Кстати, господин обер-лейтенант, я еще не поблагодарила вас. А ведь я обязана вам жизнью...

— Что вы, какие пустяки! — прервал ее Краммлих. — Это был мой долг, и только... Я знал, что вы невиновны, да и мой шеф это знает, но он издергался за последние дни. Все нервы и нервы... Понимаете, мы получили точные сведения, что к нам заброшена русская разведчица по фамилии... как ее... — Краммлих пощелкал пальцами, вспоминая. — Ах да, Семина! Так гауптман из-за этой Семиной с ног сбился. Весь город перевернул — и хоть бы что. А тут вы ему под горячую руку попали.

Идя сюда, Краммлих пытался представить, каким выйдет разговор, ню он никак не думал, что все получится настолько просто и естественно. Он почувствовал, как расслабляется. Не было войны, не было бомбежек и обреченности. Зато — и это было реальностью, чтобы убедиться в ней, достаточно было протянуть руку, — рядом сидела красивая приятная женщина, от земли пахло прелыми листьями, и где-то рядом звонко били редкие капли. Удивительно знакомый звук. На что это похоже? Наверно, капли попадают в пустую консервную банку, подумал Краммлих, и ему отчего-то стало очень весело и мирна

Но тут же он представил, что должна чувствовать она... Ведь она считала — это несомненно, — что ее ведут на казнь или пытку, в лучшем случае — опять на допрос...

— Это не допрос, — сказал он. — Я вас пригласил просто так...

Кажется, она не удивилась: голос ее был очень спокоен.

— Благодарю вас, господин обер-лейтенант.

— Что, если я попрошу вас называть меня по имени?

— Всегда?

«Она улыбается, — догадался он по ее голосу. — И она права!..»

— Во всяком случае, во внеслужебной, обстановке.

— Или если поблизости нет микрофона?

Краммлих не выдержал и расхохотался.

— Вот видите, вам вовсе не обязательно объяснять. Вы и сами прекрасно ориентируетесь.

Клинк... клинк... скрип... клинк... — совсем рядом, за глухой кирпичной стеной ходил патруль. Двое. Это было слышно по шагам. Перед калиткой лежали несколько каменных плит, и, когда солдаты ступали на них, подковы на сапогах цокали вразнобой.

Где-то на соседней улице заводили мотор. В двигателе что-то стучало. Правда, один раз он взревел очень мощно, но тут же закашлялся и стих. «Фердинанд», — догадался Томас Краммлих. Во время прогулки он видел неподалеку в сквере батарею «фердинандов», у него даже возникла мысль, что надо бы позвонить командиру дивизиона, чтобы перевел батарею в другое место: поблизости находился большой артиллерийский склад, и если русские, обнаружив батарею, начнут ее бомбить, то одной бомбы в этот склад окажется достаточно, чтобы весь район превратить в кирпичное крошево. «Сегодня уже поздно этим заниматься, — подумал Краммлих, — а завтра прямо с утра непременно позвоню».

— Вы чем-то огорчены, Томас, — услышал он и сразу оживился.

— Почему вы так решили?

— Женское чутье, — он почувствовал, что она усмехается. — Вам грустно, а душу отвести не с кем. Женщины очень чутко улавливают такое настроение... К тому же у вас из-за меня сегодня были неприятности... Я угадала?

— Нет, Рута, — Томас Краммлих впервые назвал ее по имени. Ему это понравилось. — Все значительно проще: незадолго до встречи с вами я прочел секретную сводку о положении на фронтах.

— Русские наступают?

Она сказала «русские». Она продолжает играть, хотя знает, что о ней известно все, что рассчитывать на чудо больше не приходится — не сегодня, так завтра расстреляют... Краммлих вздохнул и достал из кармана сигареты.

— Хотите закурить?

— С удовольствием.

Глаза уже несколько привыкли к темноте. Он увидел бледное пятно — ее руку — и протянул пачку. Их руки встретились. Она ловко выдернула сигарету, и это ловкое движение внезапно родило в сознании Краммлиха целую картину: вот разведчица разминает сигарету... табак сыплется в ладонь... вдруг весь табак летит ему в глаза... он хватается руками за лицо — и тут резкий удар ребром ладони по шее погружает его во тьму...

Краммлих поневоле весь сжался, насторожился и даже чуть зажмурил глаза...

— Ну что же вы? — сказала она. — Неужели забыли спички?

«Я веду себя как последний идиот, — подумал Краммлих. — Неужели я ее в самом деле боюсь? Что же тогда влечет меня к ней? Неужели не одиночество, не вполне понятное чувство симпатии и уважения, а страх, риск, ощущение канатоходца, идущего над пропастью? Желание непременно победить, взять над нею верх?..»

— Извините, Рута, я вспомнил, как далеко отсюда до Баварии. — Зажигалка щебетнула в его пальцах, он дал закурить разведчице, затем закурил сам. — А русские действительно наступают. Сегодня маршал Толбухин вступил в Белград. Но это далеко... А у нас — Черняховский перешел границу Восточной Пруссии, взял Эйдкюнен и наступает на Гумбинен.

— Мне приходилось там бывать. Аккуратные городки. Клены, готика... — Она помолчала, затянулась сигаретой. — Мне там было очень хорошо. Жаль их...

— Я только что из клуба, — сказал Краммлих. — встретил там одного товарища, друга детства. Такой сюрприз! Они стояли под Валгой, совсем ведь недалеко отсюда. Но я об этом не знал. Представляете? Учились в одной гимназии — и вдруг встретились через столько лет... в «котле», вдали от родины...

— Я слыхала, что русские взяли Валгу еще в начале месяца.

— Да, но меня здесь не было, я две недели находился на Западе, — пояснил Краммлих. — А то б мы с ним давно встретились!.. Им хорошо: подремонтируют машины — и в Германию.

— Он был вам рад?

— Еще бы! Встретить в такой дыре друга детства! — Краммлих нагнулся к разведчице и прошептал еле слышно: — Хотите знать, что он мне предложил?

— Нетрудно догадаться, Томас, — перешла на шепот и она. — Бежать?

— С вами неинтересно, — сказал Краммлих с дурашливой обидой. — Вы все знаете наперед.

— Не все, но что должно было последовать за этим, я, кажется, тоже могу угадать.

— Попробуйте.

— Вы хотели предложить мне бежать вместе...

Краммлих даже курить перестал. Оба сидели тихо-тихо, слушали, как удаляются шаги патруля: скрип... скрип... скрип... клинк!

— А вы напрасно иронизируете, Рута, — сказал Краммлих медленно. Ух как его увлекала эта внезапная импровизация! — На этого парня можно положиться. Мы с ним вместе играли в пиратов и вместе в первый раз пошли в пивную. Его отец шил обувь для нашей семьи, а когда однажды на охоте я сорвался с обрыва и ободрал себе весь бок. — а в таком виде домой лучше было не являться, — я жил у них... Э, да что говорить! У парня хороший самолет, бомбардировщик, может, вы знаете — «хейнкель-111»?

— Я не разбираюсь в самолетах.

— Ладно. Он мне сказал: «Томас, я провезу тебя в бомбовом отсеке, так что ни одна сволочь не заметит. А через территорию рейха ты переберешься сам. Фиктивное отпускное свидетельство не проблема...» Он прав. Это действительно не проблема. А от нас до Швейцарии — два шага. Мой отец очень богат. Мы бы ни в чем не испытывали недостатка. Переждали бы, пока закончится эта свистопляска...

Краммлих замолчал, потому что не знал, как продолжать. Он видел несколько вариантов, но ни один его не устраивал. Черт те что, какое-то мальчишество! Он не любил провокаций, а эта была слаба еще и потому, что он не знал, как можно будет воспользоваться ее плодами, если она даже удастся. Кроме того, ему не нравилось ее молчание. Начинался разговор определенно лучше...

— Что вы думаете по этому поводу, Рута? — спросил он наконец.