С тех пор в душе Шарля жили ненависть и отвращение к королевскому дворцу, от которых он так и не избавился. Потрескавшиеся крашеные панели, скрипящий паркет, бархатные кисти портьер, сквозняки в залах вспоминались ему как некий кошмар.

Вот почему король так удивился, когда дядя Шарль явился во дворец, да еще не один, а в сопровождении Тода Джонсона.

Шарль оглядел крашеные стены. Полы вскрикивали от боли под его подошвами. Окно было завешено одеялом от холодного осеннего ветра, в огромном камине горели поленья. Позолоченные часы все так же занимали мраморные столики и все так же жесткие стулья с прямыми спинками стояли вдоль стены, как помнилось Шарлю.

Он сказал:

— Дитя мое, мне надо с тобой поговорить.

— Я прочел в парижском «Геральд трибюн», что у вас есть любовница, сэр. Так пишет сам Арт Бухвальд, — вмешался Тод.

Король поднял брови.

Дядя Шарль поспешно продолжал:

— Я обучаю Тода моему делу. Он открывает филиал в Беверли Хиллз.

— Им там можно продать что угодно, лишь бы цена была высокая, — вставил Тод. — А где вы держите вашу любовницу, сэр?

— Кое-каких перемен мне удалось добиться, — ответив король, — но в вопросе о любовнице пришлось пойти на уступку. Нажим общественного мнения был чересчур силен. Мне говорили, что она славная женщина. И вполне на своем месте.

— Вам говорили, сэр? Разве вы ее не видели?

— Нет, не видел. Королева настаивает, чтобы как-нибудь на днях я пригласил ее на аперитив. Все говорят, что она мила, со вкусом одевается, скромна и не вульгарна. Конечно, это чистая проформа, но в таком деле соблюдать формальности очень важно. Особенно, если строишь свои планы.

— Вот-вот, — подхватил дядя Шарль, — Планы. Этого-то я и боялся. Поэтому я и приехал.

— Что вы имеете в виду? — вкрадчиво осведомился король.

— Послушай, дитя мое. Неужели ты думаешь, что твой секрет действительно является секретом? Да весь Париж, вся Франция уже знают.

— Что знают?

— Дорогой племянник, неужели ты думаешь, что блуза мастерового и фальшивые усы хороший маскарад? Ты думаешь, когда ты пришел наниматься на работу в Ситроен и простоял целый день у ворот, беседуя с рабочими, ты остался неузнанным? А когда ты обходил все старые здания на левом берегу, делая вид, будто ты инспектор, и простукивал трубы — неужели ты воображаешь, что тебя хоть один человек принял за инспектора?

— Я поражен, — сказал король, — На мне была фуражка, значок.

— Но мало того! — воскликнул дядя Шарль, — Ты посетил виноградники, притворяясь, будто ты виноградарь. Ты свел с ума рыночных торговцев своими расспросами: «Почем вы покупаете морковь?» — передразнил Шарль, — «Почем продаете? Сколько платит за нее оптовик фермеру?» А рабочих ты спрашивал: «Сколько вы платите за квартиру? Какая у вас заработная плата? Сколько вы платите в профсоюз? Какие получаете пособия? Во сколько вам обходится еда и квартирная плата в неделю?» Тогда ты, кажется, выдавал себя за репортера из «Юманите».

— У меня было журналистское удостоверение, — запротестовал король.

— Пипин! — твердым голосом провозгласил дядя Шарль. — Что ты затеял? Я тебя предупреждаю! Народ волнуется.

Король принялся было шагать взад-вперед по комнате, но пронзительный скрип инкрустированного паркета остановил его. Он снял пенсне и нацепил его на указательный палец левой руки.

— Я пытался учиться. Так много надо всего сделать. Знаете ли вы, дядя Чарли, что двадцать процентов арендуемых зданий Парижа представляют собой опасность для здоровья людей и даже для жизни? Только на прошлой неделе семью на Монмартре чуть не задавил обвалившийся потолок. Знаете ли вы, что оптовик берет тридцать процентов от продажной цены моркови, а розничный торговец берет сорок? Известно ли вам, сколько после этого остается фермеру, который вырастил эту морковь?

— Остановись! — закричал дядя Шарль. — Сейчас же остановись! Ты играешь с огнем. Ты что же, хочешь, чтобы опять строились баррикады на улицах? Чтобы в Париже запылали пожары? Откуда ты взял, что надо сократить число комиссаров полиции?

— Девять из десяти ничего не делают, — возразил король.

— Ах, дитя мое! Бедное бестолковое дитя. Ты хочешь угодить в старую ловушку? Изучай историю Англии. Когда теперешний Виндзорский герцог был королем, он один раз спустился в угольную шахту, всего один раз, но это произвело такое потрясение, что привело не только к парламентским дебатам, но чуть ли не к падению правительства. Пипин, дорогой мой, я приказываю тебе все прекратить!

Король сел в небольшое кресло, и оно тут же стало троном.

— Я не просил, чтобы меня делали королем, — сказал он. — Но теперь я король, и я вижу, что мою любимую богатую, плодородную Францию раздирают на части эгоистичные группки, обирают жадные предприниматели, обманывают партии. Я выяснил, что имеется шестьсот способов избежать налогов, если вы достаточно богаты, и шестьдесят пять способов поднять квартирную плату даже в тех районах, где арендная плата контролируется администрацией. Богатства Франции, которые должны бы как-то распределяться, буквально пожираются. Все грабят друг друга до тех пор, пока не наступает уровень, когда грабить уже нечего. Новых домов не строят, а старые разваливаются. На благодатной земле кормятся жирные личинки.

— Пипин, прекрати!

— Я — король, дядя Чарли. Пожалуйста, не забывай. Я теперь знаю, почему неразбериху в правительстве не только терпят, но поощряют. Я узнал. Потому что вконец запутавшийся народ не способен предъявлять четкие требования. Знаете ли вы, как французский рабочий или крестьянин говорит о правительстве? «Они». «Они делают то-то». «Они, они, они». Нечто безымянное, неопределенное, существующее в другом измерении и поэтому неприступное. И вот гнев вырождается, превращаясь; воркотню. Возможно ли добиваться улучшений от того, кого не существует? А что сказать об интеллектуалах, об этих высушенных умах? Писатели прошлого выжгли слово «Франция» прямо на земном шаре. А что они делают сейчас? Сидят себе, скрючившись от страданий, и создают философию отчаяния. А художники, за немногим исключением, изображают апатию и раздираемую низкими страстями анархию.

Дядя Шарль, сидевший на кончике парчового стула, подперев голову руками, начал раскачиваться из стороны в сторону, точно плакальщик на похоронах.

Тод Джонсон стоял у камина, грея спину.

— Есть у вас капитал и организация, чтобы изменить все это? — спокойно спросил он.

— Ничего у него нет, — простонал дядя Шарль. — Ни одного человека, ни одного су.

— У меня есть корона, — сказал Пипин.

— Тебя гильотинируют. Не думай, что о гильотине уже забыли. Не успеешь ты начать, как уже потерпишь крах. Они тебя уничтожат.

— Вот и вы говорите так же, — заметил Пипин. — «Они, они», безымянные «они». А по-моему, если даже король знает заранее, что проиграет, он все равно должен пытаться что-то делать.

— Да нет же, дитя мое, нет. Сколько угодно королей сидели сложа руки и ничего…

— Не верю, — прервал король. — Убежден, что сначала они пытались что-то делать, что бы там о них ни говорили. Наверняка пытались, каждый пытался.

— А что, если попробовать войну? — предложил Шарль.

Король фыркнул.

— Я знаю, дядюшка, у вас на уме только мое благоденствие.

— Пойдем, Тод, — сказал Шарль Мартель. — Пошли отсюда к черту.

— Мне надо поговорить с Тодом, — остановил их Пипин. — Доброй ночи, милый дядя. Можете спуститься по угловой лестнице, тогда вы минуете аристократов. Потихоньку пройдете садом. Караульного гвардейца угостите сигаретой.

Когда дядя удалился, Пипин приподнял край одеяла и приник к стеклу. Холодная темнота была полна звуков: квакали лягушки, в прудах булькали и плескались карпы. Король разглядел, как его несчастный дядя идет по тропинке, а в руку его вцепился пожилой аристократ, который горячо втолковывает ему что-то прямо в ухо.

Вздохнув, король опустил одеяло на место и повернулся лицом к Тоду.

— Какой пессимист, — сказал он. — Так и не женился. Всегда уверял, что к тому времени, как он узнавал женщину достаточно хорошо, чтобы жениться, ему уже этого не хотелось.