И сейчас еще Нора по-прежнему красива, и на вечерах возле нее всегда кто-нибудь вертится. Почему-то она любит рассказывать знакомым, как Юрий победил на Севере всех своих соперников. А Юрий все чаще думает о том, как дорого он заплатил за эту победу...

...Вот уже и инженерный корпус позади. Они .подходят с Таей к строительному управлению, и Тая все еще молчит.

— Что же вы молчите, Тая? — спрашивает Юрий.

— Думаю. — О чем? — О ваших словах.

— Вы сердитесь на меня?

— Нет! — Тая натянуто улыбается.

— Девушка не может на это сердиться. Я просто стараюсь вас понять.

— Это не так уж трудно.

— Но и не так уж легко. Вы не тот человек, которого можно понять сразу. Я привыкла за эти месяцы уважать вас.

— А я поколебал ваше уважение?

— Пока нет, И мне не хочется, чтобы вы его поколебали.

— Вы ищите мне оправданий?

— В какой-то мере...

— Юрий Николаевич! — громко раздается слева.

Юрий поворачивает голову. Из ворот строительного управления выходит Василий Черемных, бригадир каменщиков, сооружающих второй инженерный корпус.

— Вы к нам, Юрий Николаевич? — спрашивает Черемных.

— К вам.

Черемных подходит, здоровается.

— Ну, идемте, — приветливо говорит он.

Они идут дальше уже втроем, и Юрий говорит с бригадиром о том, что не хватает силикатного кирпича, а месячный фонд на него уже выбран, и, если сегодня на совещании не удастся добиться дополнительного фонда, придется до конца месяца снимать рабочих со второго

инженерного корпуса и переводить их на кислородную, где кладка ведется только красным кирпичом.

Тая идет рядом, глядит себе под ноги и задает редкие, короткие вопросы, если ей что-то неясно в разговоре Юрия и Черемных.

Они обходят первый этаж инженерного корпуса втроем, и Юрий придирчиво осматривает помещения и отмечает про себя, что здесь уже можно начинать штукатурные и сантехнические работы. Пока их будут вести на первом этаже, каменщики закроют второй. Итак, надо

сегодня на совещаниях просить бригады сантехников и штукатуров.

Тая ходит с Юрием и Черемных, и, когда ее взгляд случайно встречается со взглядом Юрия, он видит в ее больших, глубоких зеленоватых глазах вопрос. Этот вопрос беспокоит его и почему-то радует.

На кислородную станцию они идут уже вдвоем. Солнце бьет им в глаза. Ноги поднимают темную пыль с дороги, проложенной самосвалами посреди картофельного поля. Тая молчит, молчит...

— Вы все ищите мне оправдания? — спрашивает Юрий.

— Мне хочется их найти...

Тая поднимает на него глаза, улыбается краешками губ. До чего же красивы у нее губы!..

— А мне ведь не нужны оправдания. — Юрий улыбается ей в ответ. — Совсем не нужны.

— Почему?

— Оправдания нужны виноватому. А я ни в чем не виноват... Полюбить другого человека — это никогда не считалось плохим...

Тая снова опускает взгляд. Они идут дальше по пыльной дороге, и солнце бьет им в глаза.

— Может, я старомодна, — тихо говорит Тая. — Подруги не зря называют меня осколком прошлого века.

И я не хочу лицемерить — ведь сегодня последний день, и мы можем никогда больше не увидеться... Я хорошо отношусь к вам, Юрий Николаевич. Очень хорошо! Но нам не стоит вести такие разговоры. Они бессмысленны.

У вас есть сын. А я росла без отца. Я знаю, что это такое...

Они приближаются к кислородной станции, обходят весь ее корпус. И Юрий отдает распоряжения руководителю звена каменщиков и видит, что здесь нужны плиты перекрытий, потому что первый этаж завтра закончат, и, если не будет плит, нельзя будет класть второй. А ведь сюда может хлынуть вся бригада Черемных.

«Плиты на кислородную, — произносит Юрий про себя.

— Сантехники, штукатуры и силикатный кирпич на инженерный корпус... Не забыть бы...»

Обычно он хорошо помнит такие вещи. Но сегодня —боится забыть.

Он вынимает из кармана блокнот и прямо на обложке записывает то, что не должен забыть: плиты, силикатный кирпич, сантехников и штукатуров.

С кислородной станции нужно идти на заготовительный цех. Он тут же, рядом, рукой подать. Но между ним и станцией — заводской забор, святыня начальника охраны.

Правда, эта святыня вся в дырах. Через иную теленка молено вытащить, а не то что какую-нибудь деталь.

Но все-таки это святыня. Не зря же в проходной завода по полчаса оформляют разовый пропуск и придираются к каждой запятой в документе.

Одна из дыр в заборе — большая, удобная — неумолимо притягивает к себе взгляд Юрия. Пролезть в нее — и до заготовительного цеха минута ходу. А кругом, через проходную, — двадцать минут. Пожалуй, сегодня слишком напряженный день, чтобы идти кругом...

Юрий решительно направляется к забору.

Тая останавливается и удивленно глядит на него.

— Идите сюда! — зовет Юрий. — Пролезем в эту дыру!

Тая улыбается.

— Но ведь нельзя!

— Идите! — Юрий машет рукой. — Если оглядываться на все «нельзя» — жить не стоит!

Тая легко подбегает к нему и лезет в дыру первая.

Поднимается сатиновый халатик. Мелькает загорелое обнаженное бедро. Юрий с запозданием отворачивается и слышит из-за забора звонкий голос Таи:

— Что же вы, Юрий Николаевич?

Он улыбается, пролезает в ту же дыру и чувствует от этого какое-то бодрое, по-юношески озорное настроение.

Как будто скинул с себя лет двадцать и снова стал мальчишкой, забравшимся в чужой сад за яблоками.

Наверно, только ради этого ощущения стоило бы воспользоваться щелью в заборе.

На миг Юрию кажется, что это озорное настроение — частица того неуловимого «что-то», которое он никак не может определить. Он даже останавливается, пораженный этой мыслью, и вспоминает свои собственные, так легко сорвавшиеся с губ слова: «Если оглядываться на

все «нельзя» — жить не стоит!»

И тут же он слышит голос Таи:

— Вы что-то забыли, Юрий Николаевич?

— Нет-нет! Идемте!

Они идут к заготовительному цеху, и Юрий вдруг понимает, что, не будь Таи, не полез бы он в эту дыру.

Ведь он давно видел ее и ни разу ею не пользовался...

В заготовительном цехе все готово к работе монтажников — подвезены балки, плиты. И только монтажников нет, хотя заявку на их работы Юрий дал еще в прошлый понедельник. Надо будет сегодня на утреннем совещании серьезно поговорить с прорабом «Стальмонтажа» Федоровым. Сколько же можно тянуть?

Юрий записывает на обложке блокнота: «Монтажники — на заготовительный», — и поворачивается к цеху спиной.

И снова тянется под ногами пыльная дорога к конторке участка, усеянная обрезками железа, болтами и синими спиральными металлическими стружками.

— Я вообще-то не могу бросить сына, — как можно спокойнее говорит Юрий. — Я могу отказаться от чего угодно и от кого угодно, только не от сына.

Тая молчит. И Юрий молчит. И боится, что сейчас она скажет что-нибудь такое, после чего разговаривать будет уже невозможно. Если только вообще она хочет сказать это — сейчас у нее самый подходящий момент. Она не может не понимать этого.

Но Тая ничего такого не говорит. Она еще немного идет молча и затем тихо произносит: — Мне кажется, я немного понимаю вас. Я почему- то вам очень верю. И теперь вижу, что вы вовсе не такой уж счастливчик, как многие тут про вас говорят.

— Спасибо... — еще тише произносит в ответ Юрий. — И еще мне нравится ваша прямота, — продолжает Тая.— Другие в таких случаях юлят и обещают то, чего не собираются делать... Ваша прямота, конечно, располагает к вам... Но ведь все равно это ничего не меняет, Юрий Николаевич...

— Это неважно... Сейчас неважно, — поправляется Юрий. — Время многое прояснит... Я хочу как-нибудь . приехать к вам в Куйбышев...

— Зачем?

— Просто, чтобы увидеть вас... Страшно даже подумать, что никогда больше вас не увижу. Тая улыбается.

— Так бывает только в книжках, Юрий Николаевич. — В книжках не все выдумано. Чтобы написать книгу, надо кое-что пережить. Тая пожимает плечами. — Что ж, приезжайте. Я буду рада вас увидеть. Только я вам ничего не могу обещать. Вы же понимаете...