Однако уже в следующий момент уверенность этой девочки показалась Ксене смешной. И она снисходительно улыбнулась и, опустив голову обратно на подушку, спокойно сказала:

— Все так поначалу думают. Будто в жизни для них одно хорошее приготовлено. А как начнется... — Ксеня махнула рукой. — Нацелуется да к другой побежит...

— Ну, вот уж тут я никого винить не буду. — Светлана покачала головой. — Только себя.

— Это почему же — себя?

— Да потому, что любовь настоящего человека не один раз заслужить надо, а все время ее заслуживать — каждый день, каждый час. Чтоб всегда быть его достойной, а не только сначала. А не будешь—правильно сделает, что уйдет.

— А если просто человек такой? Если ему просто одной мало?

— Так ведь такого раскусить легко. А полюбить трудно. Для меня — даже невозможно.

— Чудно вы говорите... — Ксеня усмехнулась. —Будто человек как на ладони разложен и его всего видно.

Не угадаешь ведь сразу, какой он.

— Если не захочешь угадать, не угадаешь, —возразила Светлана. — Если, конечно, на все закрывать глаза... А если по большому счету — человек сразу виден.

— Хорошо бы, конечно... — Ксеня потянулась, вздохнула.

— Как вы говорите — по большому счету. Только в жизни оно редко выходит. Ждешь-ждешь... А чего?

Годы-то идут...'Надоест ждать — и махнешь рукой...

Хоть по- маленькому бы счету прошло...

— Что с жизни спросите, то и получите, — отозвалась Светлана.

В голосе ее Ксеня почувствовала какое-то тихое раздражение и поняла, что это раздражение относится к ней, Ксене. И поэтому она не стала ничего больше говорить, чтобы Светлана совсем не рассердилась. Она очень нравилась Ксене, эта темноглазая девчонка, для которой самое главное в жизни было просто и ясно.

Вот и Ксене бы так... Только ведь этому не научишься...

С этим надо родиться... И перевоспитывать Ксеню Светлане, наверно, так же бесполезно, как Ксене перевоспитывать Степановну.

Степановна уже уснула, прямо одетая, и тихо посвистывала носом в своем углу возле двери. Ксеня поглядела на нее, прислушалась к тихой музыке, которая доносилась из коридора, и тоже на минутку закрыла глаза.

Очень хотелось спать, но обидно было спать вечером в городе, где рядом, прямо за стенами дома, столько разных удовольствий и развлечений. Будь у Ксени с собой зимнее пальто, она бы пошла сейчас в кино. Но идти в кино в ватнике или в отцовском полушубке было, конечно, неловко. Она даже в своей деревне не ходила в кино в ватнике, а старалась одеться понарядней.

А уж в городе — тем более.

Ксеня потянулась и подумала, что сейчас, наверно, уснет, потому что все равно делать больше нечего.

И как раз в этот момент кто-то громко постучал в дверь комнаты.

— Да-да, войдите, — звонко сказала Светлана. Ксеня еле разорвала слипшиеся ресницы и увидела, как Светлана- поправляет одеяло на голых ногах…

Дверь открылась, и в комнату тяжело шагнул колхозный шофер Сергей, который привез Ксеню и Степановну на рынок. Сергей широко улыбнулся, провел рукой под носом и, оглядев комнату, сказал:

— Я так и знал, что вы в Дом колхозника пойдете...

Ну, собирайтесь! Поехали!

Ксеня, зевая, села на кровати и стала надевать валенки.

Степановна продолжала посвистывать носом.

Сергей подошел, растолкал ее, и, едва поняв, в чем, дело, Степановна стала его ругать, потому что из-за его гулянок деньги за гостиницу уже уплачены, а отдадут их теперь или нет — неизвестно.

Ксеня собиралась молча и жалела только о том, что не ответила на последние слова Светланы и что несколько минут они молчали вместо того, чтобы разговаривать.

Разговаривать со Светланой было интересно, а когда они теперь увидятся?.. Наверно, никогда... А за эти несколько минут Светлана могла бы сказать еще что-нибудь такое, чего от других не услышишь, хоть всю жизнь с ними проговори.

Собравшись, Ксеня положила на тумбочку Светланин журнал, сказала «спасибо» и протянула руку.

— Ну, до свиданья, Светлана. Ни пуха вам ни пера!

И большого вам счастья! Если попадете когда в Таловку, останавливайтесь прямо у меня. Моя фамилия Макарцева.

Спросите Ксеню Макарцеву, что на свекле работает.

Вам покажут...

— До свиданья. — Светлана встала с постели и пожала Ксенину руку. — И не живите по маленькому счету. Не стоит!

В вестибюле Степановна долго ругалась с дежурной и требовала назад свои семьдесят копеек. Ксеня ждала ее в дверях.

Наконец Степановна спрятала за пазуху паспорт и пошла к дверям, изругав еще раз дежурную, которая так и не отдала уплаченных денег. Ксеня вышла на улицу, глотнула морозного воздуха, забралась в кузов и укуталась тулупом, которым утром укрывала картошку.

Машина мягко тронулась и побежала сначала по людным, ярко освещенным улицам, затем по улицам темным и безлюдным, а затем по шоссе, которое шло высоко, почти на уровне крыш одноэтажных домиков, и уводило все дальше и дальше от центра города.

Вначале Ксеня боялась, что уснет в машине. Но потом озноб прошел, спать расхотелось, и Ксеня стала думать о том же, о чем думала утром, — о своей жизни ...

Еще утром Ксеня была уверена, что все в ее планах и мечтах правильно и что все честные и серьезные девушки мечтают о том же: красиво одеться, поездить свет посмотреть, встретить хорошего человека, создать семью и жить в уюте и спокойствии. Но вот оказалось, что

Светлана мечтает совсем не об этом, хотя девушка она, конечно, и серьезная и честная. И наверняка, если бы Ксеня рассказала ей о своих мечтах, Светлана усмехнулась

бы и сказала, что это — «по маленькому счету».

И даже самой Ксене ее утренние мечты кажутся сейчас какими-то мелкими, ненастоящими, потому что все они— только для себя. Но никакие другие мечты у Ксени пока

не появились и неизвестно, появятся ли вообще. А поступить так, как Светлана, — бросить все и умчаться неведомо куда, неведомо к кому — Ксеня не может.

Это уже ясно, и нечего тут себя обманывать. Но, хоть поступить по-светланиному Ксеня и не может, она все же понимает, что без таких, как Светлана, жизнь стала бы пресной и скучной, и не было бы на земле ни интересных книг о большой любви, ни революций, ни полетов

в космос.

Машина уносилась все дальше и дальше от города.

Его огней уже не видно было за стеной темного леса, и только бледное красноватое зарево поднималось над деревьями в той стороне, откуда убегала машина. Потом и зарева этого не стало видно. Темные деревья по сторонам молча и настойчиво бежали назад, к городу, как будто торопились посмотреть на Светлану, на ее темные, горячие глаза, на ее тонкие, розовые, в пупырышках от мороза ноги. И Ксене тоже хотелось побежать назад вместе с деревьями, и посмотреть еще раз на Светлану, и еще поговорить с ней, и потом думать

„История без Маргарит

не обходится...“

Я никогда раньше не видал фронтовых газет. Вчера я увидел их впервые. Я перелистывал вчера старую, пожелтевшую подшивку и боялся, что грубая газетная бумага может рассыпаться от прикосновения пальцев. И меньше всего я ожидал, что эти старые, двадцатилетней

давности газеты помогут мне еще раз встретиться с моей учительницей.

Она преподавала у нас в школе историю. Ее звали Маргарита Николаевна. Она была молодая и красивая, самая красивая учительница в нашей школе. И наш седьмой «Б» очень гордился тем, что именно у нас она классная руководительница.

Честно говоря, мы учились тогда кое-как. Шла война. В переполненной эвакуированными Алма-Ате было голодно. И мы голодные ходили в школу и думали на уроках ’о том, что бы поесть, и нередко убегали с занятий в очередь за повидлом, которое иногда давали без

карточек в палатке на ближнем углу.

Мы могли убежать с любого урока. Только не с истории. Потому что у Маргариты Николаевны уроки всегда были интересные. Даже веселые. Она почти на каждом из них рассказывала какой-нибудь примечательный исторический случай. А иногда — два или три случая. И поэтому мы внимательно слушали ее. В учебниках не было этих случаев.