— …То это не убийство и не безвременная смерть? Все равно, выглядит слишком вызывающе. Если им так хотелось покончить с собой, выбрали бы способ, который не заставит других подчищать за ними.

Мои слова слегка огорчили Микия, и он укоризненно оглянулся через плечо.

— Шики, нельзя так говорить об умерших.

В его голосе не было нравоучительных интонаций. Он действительно так считал. Я заранее знала, что он скажет, и отрезала:

— Кокуто, терпеть не могу твои обывательские рассуждения.

Может быть, ответ прозвучал грубовато, но Микия даже не моргнул — этим его было не пронять.

— Ого, ты сто лет меня так не называла!

— В самом деле?

Микия кивнул.

Я обращалась к нему двумя способами: по фамилии — Микия, или по имени — Кокуто. Но мне тяжело было произносить его имя… Не знаю, почему.

Пока я замешкалась, не зная, как бы ему ответить, Микия встрепенулся и хлопнул в ладоши, словно вспомнил что-то интересное:

— Кстати о диковинах. Моя сестра, Азака, тоже их видела.

Не понимая, на что он вдруг перевел разговор, я нахмурилась.

— Помнишь, о чем мы говорили? Девушки, которых по слухам видели парящими над зданием Фудзё. Ты ведь тоже видела их?

Да. Теперь я вспомнила.

Еще три недели назад по городу расползлись слухи о парящей над высоким офисным зданием в деловом районе человеческой фигуре. И если Азака видела ее своими глазами… значит, она действительно существует.

Два года, которые я пролежала в коме после несчастного случая, не прошли бесследно. Теперь я могла видеть вещи, которые не видел никто. Вещи, которые не должны существовать. Тоуко-сан говорила, что здесь имеет значение не столько «видение», сколько «восприятие». Другими словами, мои глаза и мозг теперь воспринимали мир на более высоком уровне, чем у обычных людей. Но меня не слишком интересовали ее объяснения.

— Я действительно несколько раз видела фигуру над зданием Фудзё. Но с тех пор прошло время и теперь я не знаю, осталась ли она там или исчезла.

— Вот как? А я иногда прохожу по той улице, но никогда не замечал ничего необыкновенного.

— Все потому, что ты носишь эти дурацкие очки.

— Не думаю, что дело в очках, — Микия не поддержал легкого тона и нахмурился.

Иногда его искренность и прямота просто выводили меня из себя, а иногда — восхищали. Но, наверняка, именно они мешали ему видеть невидимое.

Как бы то ни было, странные события с парящими и падающими людьми продолжались. Мне вдруг захотелось разобраться, и я сама не заметила, как начала размышлять вслух:

— Как ты думаешь, Микия, почему люди летают?

Микия не удивил этот неожиданный вопрос. Он пожал плечами и ответил, как ни в чем не бывало:

— Мне трудно сказать, почему люди летают и падают, ведь я никогда не делал ни того, ни другого.

Той августовской ночью мне внезапно захотелось выйти на улицу. Месяц уже кончался, но все равно воздух был странно холоден для конца лета. Последний поезд прогрохотал колесами по насыпи, и город погрузился в безмолвие.

Холод и мертвенная тишина создавали странное впечатление пустого, вымершего города. Больного неизлечимой болезнью. Даже силуэты редких прохожих выглядели плоскими и блеклыми, словно сошли со старых фотографий.

…Мертвенность, болезненность, безжизненность, бескровность.

Неосвещенные здания и круглосуточные магазинчики… все они выглядели так, словно готовы рухнуть, устав притворяться — едва взор наблюдателя минует их.

И над всем этим сияла полная луна.

В мире, где все выглядело безжизненным, плоским и фальшивым, единственной живой и реальной казалась луна. От нее было больно глазам, она жгла их, словно кипяток.

Отвратительная ночь.

Выходя из дома, я накинула красную кожаную куртку поверх легкого голубого кимоно. Жесткая кожа прижала тонкую хлопчатобумажную ткань и натирала тело.

И даже куртка не слишком помогла… если бы холод действительно мог одолеть меня.

Даже во время полуночной прогулки на улицах встречались прохожие.

Человек, торопливо направляющийся домой, и устало опустивший лицо.

Парень, задумавшийся перед автоматом, продающим напитки.

Люди, собравшиеся перед круглосуточным магазинчиком.

Я пыталась представить себе причины, которые выгнали всех их на улицу в эту глухую ночь, но они не желали открываться взгляду стороннего и безучастного наблюдателя.

Не было внятной причины и у меня — для чего же я бреду по улице под этой жгучей луной?

Я просто машинально повторяла маршрут, ставший таким привычным.

…Два года назад.

Рёги Шики как раз собиралась перейти во второй класс старшей школы, когда произошел несчастный случай. Я оказалась в больнице.

Говорили, что мое тело практически не пострадало, но я ударилась головой.

С тех пор это тело оцепенело в бесконечной мертвенной коме.

Врачи поддерживали его существование. Наверное, лишь потому, что тело внешне выглядело нетронутым и продолжало бесцельно и бессмысленно цепляться за жизнь.

И вот, два месяца назад, Рёги Шики очнулась.

Доктора были настолько шокированы, что даже не пытались скрыть от меня удивление. Они совершенно не ожидали, что я вернусь к жизни, и были бы меньше поражены, если бы труп вдруг поднялся на ноги и зашагал. Не очень обнадеживающее открытие для пациента.

А для меня потрясением оказалось совершенно другое.

Память, хранившая воспоминания моих недолгих лет, теперь ощущалась совершенно чужой и странной.

Я не могла доверять этим воспоминаниям.

Совсем не похоже на расстройство памяти или то, что называется амнезией.

Если верить Тоуко, человеческая память состоит из четырех управляемых мозгом систем: записи, хранения, воспроизведения и распознавания.

«Запись» отвечает за то, чтобы обработать поступающие образы и перевести их в воспринимаемую мозгом форму.

«Хранение» занимается долговременным сохранением информации.

«Воспроизведение», то есть — процесс воспоминания, отвечает за вызов сохраненной информации, когда она требуется владельцу.

«Распознавание» нужно, чтобы убедиться в том, что вызванная информация относится именно к тем событиям, которые требуются.

Если какой-нибудь из этих процессов начинает работать с перебоями, это называют расстройством памяти. В зависимости от того, какая из систем нарушена, симптомы различаются.

В моем же случае все эти системы работали нормально. «Опознание» безукоризненно выдавало воспоминания, точно соответствующие событиям, которые происходили со мной… но я не чувствовала воспоминания своими.

Поэтому я не могла быть уверенной в своей прошлой сути. Я не чувствовала себя тем человеком, к кому обращались окружающие, называя его именем «Рёги Шики».

Воспоминания Рёги Шики были цельными и точными, но принять их как свои собственные я не могла. Хотя сомнений в том, что я находилась в теле Рёги Шики, быть не могло.

Два года холодной пустоты превратили Рёги Шики в ничто.

Пусть окружающие этого и не замечали, бесконечное безмолвие уничтожило внутренние связи между моей личностью и хранившимися в памяти воспоминаниями. И память стала не более чем чередой незнакомых картинок и образов.

Конечно, благодаря этим картинкам, я смогла притворяться самой собой. Вести себя так же, как и раньше. Говорить с родителями и людьми, знавшими Рёги Шики, словно ничего не произошло. Но мои настоящие чувства к ним… Они были мертвы.

Если говорить начистоту, это так страшно давило на меня, что я едва выносила боль.

Мимикрия. В реальности… в реальности мое существование больше нельзя было назвать жизнью.

Словно новорожденный ребенок, я ничего не знала, ничего и никогда не испытывала раньше. Моя копилка знаний и ощущений была пуста. Но память — пусть и чужая — восемнадцати прожитых лет делала меня человеком, которого нельзя было заподозрить в ненормальности и отличить от других. Я получила в наследство чувства и переживания от всех событий прошлой жизни — они остались в памяти-хранилище. Но я никогда не переживала их на самом деле. И хуже всего было то, что даже если бы я захотела заново испытать, повторить их, в этом не было бы ни новизны, ни радости — ведь мое прошлое «я» уже испытало эти чувства. Словно скучающий зритель перед фокусником — тот, который уже знает все трюки и уловки насквозь.