А перед обкомом и облисполкомом появилась новая композиция: Ленин и Сталин сидят на скамеечке, беседуют. Регулярно, обычно к майским и ноябрьским праздникам, вождей подправляли серебряной краской, как-то сам видел — кисточкой по усам! — и они блестели как новенькие. Постамент же быков пустовал. И довольно долго, хотя от горожан и поступали предложения вернуть сюда быков, но что-то неприличное виделось нашим руководителям, чтобы вот так, запросто, прямо на центральной улице, появились какие-то быки! Символ борьбы добра и зла? Какого зла? Какого добра? И вдобавок чуть дальше, на площади, — Сталин Иосиф Виссарионович в бронзовой шинели и бронзовых сапогах стоит, а тут — быки?! Как все это воспримется в центре?

Потом в одну из ночей Иосиф Виссарионович перекочевал на другую площадь, чуть дальше, уступив свой серый, мавзолейного облика пьедестал Владимиру Ильичу Ленину. Те, кто жил в домах у площади, говорили, будто слышали его тяжкие бронзовые шаги. Правда, развенчанный вождь не очень долго возвышался напротив универмага «Маяк». Как пришел, так и ушел в одну из черных, дождливых ночей. Куда направлялся? Кто пригрел или припрятал его? Этого сейчас никто сказать с точностью не может, но некоторое время огромный и страшный вождь лежал в хоздворе винного магазина, что напротив и чуть наискосок от опустевшего постамента, и коротал время с местными выпивохами, которые, рассевшись на его бронзовой груди, кокали яйца о могучий нос «вождя всех времен и народов» и били бутылки о его голову, все тут было усыпано яичной шелухой и острыми зелеными осколками. Сколько кроется за этим небольшим, но впечатляющим сюжетом! Сам он, его страшная жизнь, сталинщина, его странная смерть, обращения в правительство местных, «маленьких вождей» с просьбами о сооружении ему памятника в Калининграде, нервные художественные советы: «Кажется, что-то тут с усами не очень похоже, не слишком ли длинна шинель?» И благоприятное решение, восторги местной прессы: да, памятнику быть! И указание сверху: «Металл изыскать на месте». И опять трудно сказать с полной уверенностью, но якобы в эту многометровую фигуру, голову, руки, сапоги «влились» «изысканные на месте» бронзовая обнаженная женщина со снопом — символ плодородия и благополучия — что возвышалась над входом в Восточно-Прусский сельскохозяйственный банк, который размещался на углу бывшей Штреземан и Бетховенштрассе, а также скульптурная группа под названием «Мир», скульптура Вальтера Розенберга и фигура «Немецкий Михель», что стояла у форта «Врангель». Исчез Сталин и со скамейки, на которой он несколько лет восседал с Владимиром Ильичем. И что замечательно: Сталин исчез, а Ленин остался, сидит, как и сидел, а вместо «верного соратника» — пустота, воздушность!..

Ну, вот, кажется, барон возвращается, отснял быков, которые появились тут, на привычном для них, родном месте тоже в одну из черных августовских ночей с приходом в горсовет нового председателя Виктора Васильевича Денисова. Получив на свое предложение вернуть быков на место ответы — мол, а как на это посмотрит общественность? а что скажут «там»? В общем, надо хорошо подумать, посоветоваться, посовещаться, — Денисов, больше ни у кого ничего не спрашивая, ни с кем более не советуясь, ночью, чтобы не привлекать внимания, поставил быков туда, где они простояли 33 года. Какие красавцы! Вода журчит, изливаясь из двух каменных раковин в обширный бассейн, в котором отражаются напрягшиеся, налитые силой тела. Каждую весну на Пасху студенты Рыбвтуза, разместившиеся ныне в бывшем Дворце правосудия, шалят, красят суриком или белилами мощные шары между задних ног быков. Ректорат издает грозные приказы, организует ночные дежурства, кого-то, кажется, даже из института за эти проделки исключили, но традиция есть традиция, и студенты уже двадцать пять лет не отступают от нее.

Время, время! Едем дальше? Да-да, вон там был старый немецкий театр, он сгорел, теперь вот, видите, новый, да, он несколько похож на Большой театр, а это — памятник Шиллеру, изваянный Станиславом Кауером в 1910 году. Как стоял тут до войны, так и стоит. Между прочим, мне внук скульптора, Кристоф Бальтцер, письмо прислал, просил сообщить, не сохранились ли в городе еще какие-нибудь его скульптуры? А что же? Обнаружилась замечательная обнаженная фигура, белый мрамор, называется «Перед купанием», потом отыскалась скульптура «Мать и дитя», сейчас она на реставрации, потом великолепный рельеф «Геркулес», а также — «Летящие нимфы» на фасаде бывшей Восточно-Прусской академии искусств, там теперь школа. Кстати, в ней учился космонавт Алексей Леонов, ведь, между прочим, он хороший художник и когда-то рисовал тех нимф. Может, они и позвали его в космос? И великолепный, изваянный Станиславом Кауером фонтан «Путеенбрунен» нашелся. Прекрасный белый камень. Правда, кто-то его покрасил, и вода не течет, но это дело поправимое, не правда ли?

Барон снимает, Лена, симпатичная интуристовская переводчица, переводит наши разговоры, Ирмгардт то посматривает в карту, то проверяет, крутится ли пленка в диктофоне. Вот справа сейчас — стадион «Балтика», бывший плац имени Эриха Коха, а слева — Тиргартен. Во время штурма Кенигсберга все животные погибли, один бегемот Ганс уцелел, хотя и был весь изрешечен пулями, но это, барон, особая история, а вот там, видите — золотая птица на шпиле? Это бывшая кирха Луизы, ее хотели взорвать, но, помните, я говорил про мэра города Денисова? Он отстоял кирху, уж и не знаю, как уговорил высокое начальство и здесь и в Москве, добыл материалы, медь на шпиль, деньги, и это великолепное здание уцелело. Теперь там детский кукольный театр… да-да, понимаю вас, но лучше уж кукольный театр, чем груда развалин!

А теперь мы въезжаем в самый уютный уголок города, в бывший район Амалиенау, тут все почти как и было: старые каштаны, зеленые газоны, эти красивые, своеобразной архитектуры дома. Вы спрашиваете, какая это улица? Улица Пушкина, ах, как называлась раньше? Это бывшая улица Гёте. Барон опускает камеру. Оборачивается. Он не может и слова вымолвить, господи, конечно, это какая-то чушь собачья, театр абсурда, уж сколько об этом говорено-переговорено, сколько возмущенных писем приходит и в наш Фонд культуры: почему бывшая улица Бетховена стала улицей Кирова, улица Моцарта переименована в улицу Репина, Баха — в улицу Георгия Димитрова? Улица имени великого художника А. Дюрера стала Лесопарковой, а Гофмана — Эпроновской. Тут мне пришлось попытаться объяснить и барону, и Ирмгардт, что же это такое: «Эпроновская»? Попытался и не смог. Помню, что-то с водолазными работами связано; но как расшифровать слово «эпрон»?

— Поверьте, уважаемые гости, это и наша боль, мы же ведь не в Стране дураков живем, но, во-первых, как бы это помягче выразиться, среди нас еще столько неуемных людей, в том числе и среди тех, кто вот такое навыдумывал, правда, не сегодня и не вчера, а тогда, когда город только поднимался из руин. Может, они и слышать-то не слышали о Бетховене, Бахе, Моцарте, а уж тем более о Дюрере и Гофмане? А во-вторых, я сказал: «Наша боль», но это и не совсем так, еще и сегодня очень многие считают, что так и должно быть, вот же как-то в нашей областной газете один капитан первого ранга в отставке написал: «Никак нельзя согласиться с тем, что великий немецкий поэт и мыслитель И. В. Гете для русского человека дороже имени гениального русского поэта А. С. Пушкина…» Этому человеку не понятно, что великое есть великое, что смешно и глупо считать своего, русского более великим, выше другого великого человека, если тот немец! Культура не может быть «моей» или «твоей», «своей» или «чужой», культура — или она есть, или ее просто нет. По-русски это называется «квасной патриотизм», а что касается величия Александра Сергеевича Пушкина, то думаю, что ему было бы очень горько узнать, что кто-то пытается измерить его и любимого им Гёте, с тем чтобы определить: кто выше?

Однако простите, теперь мы едем по бывшей Хуфеналее ко мне на улицу лейтенанта Катина, бывшую Штеффекштрассе. Карл Штеффек был замечательным художником-анималистом и портретистом, президентом Кунстакадемии. Вот мы уже и на моей улице, кстати, мы как-то оставили в стороне тему Янтарной комнаты, так вот видите озера, что справа и слева от дороги? Вот это озеро — Хаммер Тейх, в одном из документов Георг Штайн писал, что тут надо как следует поискать, якобы какие-то металлические ящики были утоплены либо тут, либо в озере Фюрстентейх, оно вон там, чуть севернее, за теми деревьями. Дело в том, что весь этот район, а называется он Ландграбен, все эти земли как бы принадлежали Эриху Коху, он тут охотился на зайцев и уток, а чуть севернее находится его имение «Фридрихсберг», и якобы именно оттуда были вывезены какие-то ценности, упакованные в водонепроницаемые ящики, и утоплены в этих озерах. Хаммер Тейх как-то спускали, но, увы, кроме винтовок в его иле ничего обнаружить не удалось, а в озере Фюрстентейх поисковые работы еще не проводились… Но вот мы и приехали. Не бойтесь, эти мои таксы только ужасно лают, но не кусаются. Дом? Я тут живу уже долгие годы, номер у него такой, какой и был, тут жила семья Франца Фердинанда Мюллера, кажется, я вам об этом говорил. Вот сюда, устраивайтесь, сейчас жена что-нибудь приготовит, а мы пока поговорим, а, все уже готово, тогда за столом поговорим.

— О-о-о, русская водка? А говорят, что в России ее совсем нет. — Две бутылки этой «сивухи», банку растворимого кофе и палку копченой колбасы мне, за мои, конечно, деньги, презентовал все тот же мой хороший знакомый, председатель райисполкома. Пока ко мне в гости будут ездить бароны и графини, я не пропаду. — Лгут, значит, «западные голоса», что у вас тут ничего нет?