Я регулярно встречаю эту парочку: старый нахохленный господин и песик, карликовый доберман, похожий на крохотную лошадку. Господин бредет, заложив руки за спину, как арестант на прогулке, а собачонка бегает повсюду, сует свой нос, куда ей заблагорассудится, и, поминутно задирая ножку, помечает разные окрестные предметы. Иногда, обнаружив, что забежал слишком далеко, песик возвращается к хозяину. И тогда на лице господина обнаруживаются глаза, довольно-таки осмысленные, и раздвигаются губы.

— Что же ты меня бросаешь, братец? — говорит он. — Вышли погулять вместе, а гуляем по отдельности, каждый сам по себе.

«Братец» отвечает виноватыми глазами и виляет обрубком хвоста.

— О чем ты думаешь? — вопрошает господин.

Обрубок хвоста ускоряет свое движение.

— Я человек. а ты собака. Не возражаешь? Человеку, в отличие от собаки, дана свобода выбора. Между тем, ты свободно передвигаешься в пространстве, а я не могу себе позволить ускорить шаг, потому что начинается отдышка, и доктор не велел, и жена заругает. Вот ты только что ничтоже сумняшеся взял да опИсал шину соседского «мерседеса». Я же не могу себе позволить такую роскошь, даже когда никто не видит, потому что я пленник хорошего воспитания.

Пока он все это говорил, его четвероногий собеседник успел обежать минимум полтора квартала. Воробьи, которых он распугал, взлетели и вновь приземлились под шелковицей.

Монолог сердитого господина выслушал от начала до конца только автор этих строк, который, как нарочно, сидел невдалеке на лавочке.

— Простите, если я лезу не в свое дело, — сказал автор этих строк, — но, боюсь, вы бросаете слова на ветер: вашей собаке, мне кажется, это совсем не интересно.

— Скажете, что она попросту ничего не понимает? — он подсел ко мне на лавочку.

— Ну, говорят, собаки все понимают, только сказать не могут А какой смысл в собеседнике, если он не может тебе ответить?

— Плохо вы знаете мою собаку. Она не хуже нас вами умеет выражать свои мысли. Вот вы, простите кто по специальности?

— Я? Я э — э — э… писатель, — отвечал я со свойственной мне скромностью, — так… пописываю кое-что.

— Тогда вы коллеги: моя собака — тоже писатель. Вы как пишете?

— Гм… Жене нравится, а критики пока молчат.

— Я не о том спрашиваю. Я спрашиваю, как вы технически осуществляете свое писание.

— А! Ну печатаю на компьютере.

— Компьютер моя собака еще не освоила. Она пишет старым собачьим способом. Точнее, не пишет, а писает. Уже описала все вокруг. А вы думали, зря она так часто задирает ножку? Собаки не умеют писать по-нашему, а мы не умеем читать по-ихнему. Они пишут не словами, а запахами. Люди разгадали египетские иероглифы, проникли в тайны шумерской клинописи, а собачьей письменности нам, сопливым, не постичь.

— А вы уверены, что в писаниях вашего песика есть что-нибудь, кроме «Это мой столбик, или кустик, я здесь побывал и опИсал»?

Похоже, мой собеседник обиделся:

— Я ваших писаний не читал! Может, в них тоже ничего, кроме «побывал и описал»?!

— А пса своего вы читали?

— Зачем мне читать? Я присутствую при процессе творчества. Он сочиняет при мне. Пусть у меня нос заложен, но глаза еще смотрят. Вы обратили внимание на муравьев, которые строят свои города под камнями, окаймляющими тротуар?

— Вы правы, их тут много ползает.

— Бегает. Мой пес, чуть не сказал часами, наблюдает за их передвижениями. Принюхивается к муравьиным тропам. Муравьи, как собаки, отмечают свои пути, выделяя пахучее вещество, и по этим запахам другие муравьи узнают, где подходящий камешек для постройки или мертвая гусеница для пропитания. Вы думаете — это просто асфальт, а это чертеж, это карта, это инструкция, это муравьиная летопись, в конце концов, если принюхаться, разумеется. И, вот, на днях, буквально, когда мы гуляли в парке, и мой пес, как всегда, принюхивался к муравьям, я заметил, что он сочиняет трогательную историю:

«Муравьи никогда не сворачивают с намеченной тропы. Так и бегут цепочкой друг за другом. Как вдруг муравей, впереди бегущий, заметил, что поперек тропы полыхает огонь. Видимо, кто-то из породы человеков бросил окурок и даже не затоптал. Если бы муравей, впереди бегущий, вошел в огонь, то и остальные вслед за ним вошли и сгорели. Но он стал обходить огонь, прокладывая новую тропу, и спас позади идущих. За что они его окружили, умертвили клешнями и поволокли скрюченного в муравейник как продукт питания. А ты не сходи с тропы!»

Ну как вам побасенка моего песика?

Если сейчас милый дяденька скажет, что его собачка сочиняет стихи, я не очень удивлюсь.

— Он и стихи пишет. Из собачьей жизни. В стиле рыцарских баллад. Послушайте — сами убедитесь:

— Так бы сразу и сказали, что пишете стихи.

— Я?! За кого вы меня принимаете? А еще выдаете себя за писателя! Писатель должен знать жизнь лучше читателя, иначе, что такое новое он может ему сообщить. И вы считаете, что я лучше собаки знаю собачью жизнь?

При этом он смотрел на меня таким же наивно преданным взглядом, как его собачонка, только, что не вилял хвостом.

Я попытался пробиться сквозь собачий взгляд.

— Пошутили и хватит. Ваши собачьи стихи — вовсе не о собаках, а о людях.

— По-вашему, я дурак? Ну, кто сейчас станет писать стихи о людях. Стихи — это штука нежная. Надо любить того, о ком пишешь, иначе в тебе не рождается музыка. А слова без музыки — не стихи.

— Вы не любите людей?

— А вы любите пауков?.

— Мы, по-вашему, пауки?

— Ну почему? Даже среди пауков попадаются хорошие люди. Но я имею в виду не людей, а человечество. Мы с моим песиком изучили тут целый ряд сообществ. О муравьях я уже говорил, к осам лучше бы не соваться… Но они всего лишь защищают свое гнездо… А о человечестве у нас с моим песиком создалось впечатление, вы уж нас извините, что люди по образу жизни ближе всего к паукам. Власть опутывает своей паутиной, бизнес — своей..

— А мы всего лишь мухи, увязшие в их паутине.

— Нет. Мы такие же паучки. Только маленькие. Каждый из нас выпускает свою ниточку и ткет, и ткет паутинку, опутывая женщин, притягивая друзей, привязываясь к детям… Люди только то и делают, что борются за свободу: идут на смерть, гниют в тюрьмах и на каторгах, получают дубинками по черепам во время митингов и демонстраций, — а любая собака, даже на привязи, свободнее человека, потому что ей не надо ходить на службу, чтобы прокормить жену и детей, не надо учиться, вбивая в мозги кашу из пережеванных кем-то знаний, из которых пригодится в жизни, дай Бог, одна десятитысячная. Еще и сдавать экзамены с дрожью в коленках. Я — раб, слуга ста господ, среди которых жена, дети, внуки, врачи, социальные работники, чиновники, полицейские, соседи и слесарь, который ремонтирует унитаз. А главный сатрап и тиран, ограничивающий мою свободу, — я сам! И в конце концов мы увязаем в сетях, поставленных нами на самих себя.