233

Измененные состояния сознания

ностью покорен духом капитализма, но у нас он еще не целиком побежден.

Единственный человек, который разоблачает Чичикова, это Ноздрев. Он беззаботно рассказывает о нем всю правду на балу, хотя ему и не верят. Но внутри себя Чичиков посрамлен. Я полагаю, что бытие для другого — это персонализация. Два этих момента необходимым образом совпадают. Помните, Ноздрев говорит, мол, предложите мне выбрать, кто мне дороже, отец родной или Чичиков, отвечу — конечно, Чичиков. В гротескном виде это есть чистое бытие для другого. А рядом с Ноздревым постоянно присутствует совершенно рассудочный персонаж, его зятьМижуев, который ничему не верит и во всем сомневается. При этом он почти все время проводит с Ноздревым, потому что, даже преувеличивая и привирая, Ноздрев оказывается прав. Он порождает жизнь, пребывает в растрате. Пусть гротескно и страшно он демонстрирует легкость и безумие — измененные состояния сознания, о которых мы говорим.

Д. О.. Опыт измененных состояний сознания сохраняет свою уникальную ценность благодаря возможности полного и безоговорочного возвращения в то место, которое ты временно покинул. Какие бы приобретения ни ожидали тебя, какие бы потери ни подстерегали внутри этого опыта, что бы ты ни выносил из него в качестве новой черты экзистенции, место ухода и место возвращения должно оставаться тем же самым — это должно быть одно и то же место. Совершенно понятно, что подобное место не является точкой на карте или пунктом реальной местности — его координаты исключительно внутренние. То, что называется «прийти в себя», вовсе не причудливый оборот языка Этим понятием конституируется не только некое в себе бытие, но также и весь мир для нас, окружающий мир

234

Беседа 9

как таковой. Лишь поскольку в любых перипетиях измененных состояний сознания сквозит неустранимая возможность «быть в себе», хотя бы в ближайшей перспективе, постольку и мир для нас удерживает свою форму. Это мерцающе-ускользающее место, это достоверно не проясняемое «в себе» нашего постоянно принимающего внешнюю форму или, другими словами, экзистирующего существования, вещь жутко загадочная и едва ли разоблачаемая в своей загадочности. К ней, определенно не обозначая адреса, просто отсылают, как к собирающему началу, все акты нашего восприятия, все наши частичные трансгрессии, все состояния чувств и модусы экзистенции. Подобно тому, как своим Da (вот) собираются экзистенциалы хайдегге-ровского Dasein. Это уже потом мы находим себя в Петербурге, Париже или собственной постели, как в знакомых местах. А ведь эти места, сохраняя объективную действительность, могут и ускользать от нас.

Опять-таки, степень радикальности перехода в таком случае равна изменению сознания, когда «прийти в себя» прежнего оказывается невозможным, а «быть в себе» означает непрестанное смещение точки, собирающей в нас окружающий мир. Это можно проиллюстрировать замечательным отрывком из беседы Карлоса Кастанеды с доном Хуаном после инициирующей встречи с «союзником», где дон Хуан говорит- «...И тогда тебе захочется вернуться домой, в Лос-Анджелес. Это естественно. Первая реакция любого из нас в этом случае — поскорее вернуться домой. Но обратной дороги нет, и домой нам не дано вернуться уже никогда. И ты не вернешься в Лос-Анджелес...

— Но я же могу поехать в Лос-Анджелес! Могу ведь, да? Купить билет на автобус или на самолет и вернуться Ведь Лос-Анджелес останется там же, где был, верно?

— Безусловно, — засмеялся дон Хуан. — ...Когда союзник закружит тебя, изменится твое восприятие мира. .

235

Измененные состояния сознания

А восприятие — это все. Изменится оно — изменится сам мир»¹.

Обращает на себя внимание необратимость опыта, описываемого Кастанедой, безоговорочная однозначность ухода. Едва ли мы имеем право апеллировать к этому опыту, однако он прекрасно оттеняет специфику того, о чем мы говорим, — измененных состояний сознания. Их отличает безусловная тяга вновь возвращаться к исходному обстоя-нию дел, совершая лишь возвратно-поступательные шаги, отклонения и покачивания. То, что в свете обыденного здравого смысла покоится на прочных основаниях и выглядит вполне достоверным, оборачивается смехотворным надувательством при взгляде на него со смещенной точки зрения или, точнее, с одновременно возникающих нескольких точек зрения, присущих субъекту измененных состояний сознания. Предметы начинают мерцать и превращаться, являя самые неожиданные свои стороны, о которых мы и понятия не имели, когда просто держали их перед собой на плоском экране представления «я», уподобляя их объемным фигурам, распластанным по поверхности Понятно, что обратная, темная сторона всегда значительно интересней, даже не столько в силу своей недоступности, сколько по причине обнаруживаемого ею бесконечного количества перспектив. Раз вещи имеют обратную сторону, это означает единственно то, что существует кто-то, кто с той стороны их созерцает. Более того, быть может этот таинственный «кто-то» обитает в нас, а мы его не знаем только потому, что не решаемся заглядывать дальше собственного носа, — вовсе не такого острого и длинного, как нос Буратино.

Переход в измененные состояния сознания, исподволь деформируя и телесность, позволяет пусть минимально, но вполне убедительно выступать за ее определяющие нашу

1.Кастанеда Карлос Путешествие в Икстлан Киев, 2001

236

Беседа 9

«внешность» границы. А когда человеку все труднее и труд. нее становится контролировать свою «внешность», тогда один Бог только знает, кто начинает вырываться наружу, захватывая сцену представления, на которой обыкновенно господствует и солирует «я». И нос удлиняется, и уши делаются ослиными, и губы заворачиваются трубочкой, и копыта, и рога, и хвосты, и крылья внезапно проступают сквозь знакомый облик и также внезапно стираются без следа. Все подобные деформации недлительны, фрагментарны и, как правило, не имеют фатального характера Вскоре происходит возвращение в привилегированный топос сборки, в котором мое бытие вновь тяготеет к совпадению с формой «я», однако возможность раскрывать эти кавычки, обращаться к собственной подлинности сохраняется единственно потому, что существуют моменты выхода из себя, экзистирования. Лишь эти моменты, осуществляясь в нашей душе, доказывают, что мы — не суть автоматы, что автоматизм производства мира для себя, присущий форме «я», может быть отложен.

А. С.: Я думаю, что измененные состояния сознания, даже самые простые, самые немудреные, как у тех самых слесарей, несут в себе что-то, что не предусмотрено распорядком повседневной жизни. Какими бы они ни были по своим итогам — а по своим итогам наша жизнь и так плачевна, — они все же имеют известный смысл. Если Августин называл время текущим образом вечности, то измененные состояния сознания тоже есть образ чего-то большего, — они как осколки архаических и экзистенциальных практик, когда-то создававших человеческое в человеке. Во всяком случае, они действительно дают нам определенного рода гарантию того, что человек не станет колесиком бесконечной машинерии социальных порядков. Алкоголь и другие медиаторы дают возможность добровольно

237

Измененные состояния сознания

выводить себя из строя — что в принципе недоступно никакой вещи, никакому механизму и, следовательно, является одним из первых атрибутов субъекта Мы видим, что господство современного духа капитализма, дошедшее до безумной дисциплины времени, до дисциплины успеха и преуспевания, в ряде случаев становится более тревожным и гораздо более безумным, чем даже тотальное пьянство, не говоря уже об определенной культуре и иерархии пира в той мере, в какой они сохранились. Потому что наличие такой культуры, наличие сакральных, или прежде сакральных, а нынче непонятно каких пространств, в которые мы все же выходим, является гарантией против клонирова-ния в самом шоковом смысле этого слова — против единообразия, против примитивно понимаемой пользы. Соответствующее положение дел точно отмечено в известной русской пословице: «Лучше пузо от пива, чем горб от работы». Фармакологически измененные состояния сознания отличаются от экстазов и трансов, обретаемых посредством духовных медиаторов (психотехник) существенно большим разнообразием и обратимостью — вплоть до определенной точки, когда наступает усталость путешественника. Это своего рода пробы глубинного бурения, выхватывание фрагментов, часто приводящее к тому, что вслед за исчезновением паразитарной рефлексии наше самосознание легко утрачивает рефлексивную связность вообще. Человек устроен так, что не может найти островок техники безопасности. Об этом размышляли многие мыслители и поэты, начиная с Хайяма: как застать мгновение между трезвостью и погружением в полное саморазрушение? Не вольны мы его продлить, хотя можем пройти, не задерживаясь, или задержаться. Поэтому я полагаю, что сколько бы мы ни говорили о борьбе с наркоманией и алкоголизмом, мы ничего не в силах поделать, пока не разрешим проблему, почему человек устроен так, что испытывает тягу к изме-