Они подошли к небольшой болотине, с которой несло тяжелым, кислым запахом.

— Что нос зажал? — усмехнулся Нифон, поглядывая на Василька. — Вот на этой болотине и сделал медведь оленье кладбище, а для себя кладовую. Бор-то верст на двадцать в округе, а пойди найди палого оленя — не увидишь как ни старайся. Все здесь. Топтыгин с понятием: засунет тушу в бочаг, бревном придавит, а захочет есть — вытащит из воды. После набега волков трупы оленей десятками валяются. А проходит несколько ночей — и бора чистые. Оттого и болезней у оленей нет. Топтыгин при чуме, словно санитар на войне. Волки поганят, а он чистоту наводит. И за оленями не гоняется. Резвого оленя и молодому медведю не догнать, а не то что старому. Ну, а попользоваться у нас тем, что плохо лежит, топтыгин не прочь. Мука старику очень нравится. Вот он и повадился к ларям днем, когда нас в чуме нет.

Олени убежали далеко вперед, а собаки держались рядом с хозяином. Похожий на медвежонка черный пес по кличке Ворон тыкался носом в бахилы Нифона. Тайга, также крупная мохнатая собака с большой зубастой пастью и хвостом поленом, чуть забегала вперед, но постоянно следила за идущими. Еще один крупный пес с густой, отливающей блеском шерстью, получивший за свое сходство с волком кличку Серый, оторвавшись метров на десять, ложился и поджидал хозяина и Василька.

Взлетали тетерева, посвистывали рябчики, белой снежной тучей поднимались на крыло с края болота куропатки, уже поменявшие свой серый цвет на белый. С дерева на дерево, над головами идущих пронеслась белка, а собаки равнодушно проводили ее глазами. Ни одна из них даже не тявкнула.

Василек удивился. «Мой бы Шарик сейчас голосил — только звон стоял бы по всему лесу!» — подумал он и спросил Нифона:

— Что, у вас собаки вообще не лают?

— А зачем им лаять? Они ведь понимают — не на охоту идут. Лаять могут, да команды не дано, — пояснил пастух и по-доброму усмехнулся. — Тебе поди тетерева не терпится подстрелить, иль глухаря? Еще успеешь… Тетеревов и глухарей в лесу больше, чем ворон в деревне. Пойдем лучше пока фетель обловим. Глядишь, и залетела рыбина…

Около россошки, журчащей за оградой чума, свернули в чащу молодого сосняка. «Такие сосенки хорошо срезать на удилища», — подумал Василек.

А метров через триста-четыреста вышли на щелью. Здесь, на высоте, аж дух захватывало: внизу голубой лентой вилась небольшая речка, и ее быстрые пороги пенились и бурлили.

Спуститься с высокой кручи по узенькой тропке оказалось не так-то просто. Опасаясь скатиться на острые камни, Василек цеплялся руками за ветки попадающихся на пути осинок, елочек и березок. Более привычный Нифон уже ждал его внизу и повел дальше.

Ниже порога было тихое место — вадега. Вода здесь была такой прозрачной, что можно было рассмотреть все до самых мелких камешков на дне. Поэтому река казалась совсем мелкой, но это было обманчиво.

Василек сразу увидел опытным взглядом фетель, перегородивший речку. Он знал эту ловушку — сеть с мешком-замком в середине. Рыба ищет проход в сети и находит отверстие, куда и устремляется. Входит она в мешок свободно, а выйти не может, так как не развернуться крупной рыбине в мешке.

— Как, Васька, у тебя сапоги? Не текут?

— Они у меня новые, со склада получены. Велики больно, но ходить можно.

— Хорошо, хорошо! Из велика-то не выпадешь, были бы целы. Подними голенища и сброди, проверь фетель. Если что попало, так рыбу вытащим, а нет — так пусть фетель стоит.

Упираясь палкой в скользкое, каменистое дно, Василек побрел к ловушке. Вода напирала так, что легко могла его опрокинуть. Поэтому, только найдя прочную опору под ногами, он принялся концом палки проверять фетель. «Пусто, пусто… Нет, что-то есть! — приподнял мешок и увидел — в нем что-то белеет. Для верности ткнул палкой — мягко и скользко… — Попало!»

— Ладно, выходи, Васька! Вон там, по дереву перейди на тот берег и отвяжи веревку от фетеля с кола на берегу. Совсем не отпускай, только потрави, чтоб я рыбу вынул. Затем снова натянешь. Только крепко завяжи конец…

— Все сполню, дядя Нифон, — заверил довольный удачей Василек.

Ловко перебежав по скользкому стволу дерева через речку, он отвязал конец веревки от колышка и по мере того, как Нифон тянул сеть, травил ее, не давая течению развернуть фетель.

— Готово! Тяни обратно и привязывай… — распорядился Нифон, достав добычу.

Привязав веревку фетеля к колу, вбитому в берег, Василек подергал сеть, чтоб она выправилась. Он привык все делать хорошо, чтобы его работу никому не надо было переделывать. Этому всегда учила его мать.

Перебравшись обратно, Василек застал Нифона за работой. Крупная серебристая рыбина уже лежала разделанной, а он проворно трудился над второй, что поменьше, с красными, золотистыми пятнами на чешуе и клыком в нижней губе. «Крупная рыбина — самка, она светлая, а с пятнами и клыком — самец, лохом его называют», — отметил про себя Василек.

— Это унесем на уху, — указал Нифон на отрубленные головы. — А мякоть засолим.

Лишь тогда Василек заметил — в нише, под самым кряжем берега, в воде стоит бочонок, закрытый сверху мохом.

Нифон осторожно снял мох и оказавшиеся под ним тяжелые камни. И Василек увидел, что деревянный бочонок прочно обвит металлическими обручами. Чувствовалось, что он сделан искусным мастером-бондарем.

А когда открыли крышку, глазам Василька предстали наполнившие бочонок чуть не доверху нежные, розовые куски семги, засоленной в собственном соку. Заметив, как парнишка невольно облизнул губы при виде такого великолепия, Нифон предложил ему:

— Возьми звено и ешь, только с хлебом. И не объедайся, она жирная — пить будешь в каждом ручье. Учти — обедать будем икрой и молоками.

Василек взял звено рыбы, ножом отрезал кусок с ладонь и стал есть. Слабосоленая семга во рту таяла, как масло, — до чего вкусна!

— Хороший у вас засол, — похвалил он.

Вымыв застывшие тела рыбин, Нифон разрезал каждую рыбину вдоль спины по рулевому перу и позвоночнику на две половины, затем каждую разделал на звенья и еще раз промыл в речке каждый кусок.

Словно из-под земли появился берестяный туес с солью. И беря ее щепоткой, Нифон обрабатывал каждое звено по отдельности и складывал одно за другим в бочонок.

Рыбы в бочке стало с верхом. Пришлось надавливать на крышку руками, потом локтями и, наконец, налечь грудью, чтобы она вошла в торец бочки.

— Все, больше в нее не влезет, — смахнул капельки пота со лба Нифон.

Придавив камнями крышку, он укрыл пластами серого моха всю бочку так, что, не зная, можно пройти рядом и не заметить.

Два бруса красной зернистой икры и два бруса белых молочек, сполоснув, положил в трехлитровую склянку, которую снял с сучка ели, и сделал густой засол.

— Эта закусь поспеет к обеду!

Все это время собаки, равнодушные ко всему, что делали люди, свернувшись клубками, лежали под елкой.

— Дядя Нифон, собак-то мы забыли покормить, — спохватился Василек. — Они ж есть хотят. Давай отдадим им черева от рыбы.

— Отдай, но они жрать не станут. В лесу пищи много, сытые они. Голодные лежать не будут: топтыгина кладовые грабанут или олененка, или важенку, не успевшую подняться на ноги, разорвут без нас. Мы их только зимой кормим, когда холода и снега глубокие.

Василек решил проверить: взял палочку, зацепил ею рыбьи внутренности и положил перед собаками. Сам, опасаясь грызни между ними, отошел в сторону.

Но собаки не спешили к угощению. Первым подошел старый Ворон, понюхал, лизнул неохотно жир и отошел. За ним последовал Серый, и повторилось то же самое. Наконец и Тайга поднялась с места, но также не задержалась возле еды.

— Что я говорил, Васька? Если они голодны, так у самого хозяина тайги кормежку отберут и на волков нападут, а нет — так и тебя на куски разорвут, — засмеялся наблюдавший за собаками, куривший Нифон. — А закармливать их не надо: сытые-то лениться будут. Кто тогда оленей будет гонять? Разве мы с тобой…