— Вот что мне с тобой делать?

— Сделайте со мной... что-нибудь. Я больше не могу. Я всё время о вас думаю. Это даже хуже, чем с норвежским принцем!

— Почему хуже? — заинтересовался Павел.

— Потому что тогда я был маленький и не знал, чего хочу, а теперь я взрослый и знаю.

— И чего же ты хочешь?

— Вас, — выдохнул Гоша.

Влажные волосы прилипли ко лбу, скулы горели пунцовыми пятнами, а серые глаза умоляли.

— Ложись на живот.

Гоша послушно перевернулся и выставил белые округлые ягодицы — о, да, он хорошо знал, чего и куда хочет. Но Павел уже сталкивался с этой демонстративной готовностью, быстро переходящей в нытьё «Ах, как мне больно!», поэтому не спешил. Ласкал шею и спину, пока Гоша не расслабился под ним полностью, пока не раздвинул широко и доверчиво горячие ноги. Аккуратно и нежно проник скользким пальцем внутрь, погладил чувствительное место. Он, конечно, ожидал, что Гоша отреагирует неистово-бурно, но не предполагал, насколько. Гоша подмахивал, извивался и блаженно скулил во весь голос, абсолютно не контролируя себя — то сжимаясь, то расслабленно млея от бесстыдной незатейливой ласки. Почувствовав, что можно, Павел вошёл в розовый Гошин зад и дал время притерпеться. Начал медленно двигаться, целуя пылающую щёку и вспотевшую шею. Его потряхивало от восторга, смешанного с мучительным нетерпением, но остервенело долбить подставленную попу он не спешил. Просунул ладонь под Гошу и вляпался в тёплую влажность. Освободил его и перевернул, придерживая слабые от истомы колени:

— Ты кончил.

— Я? — Распахнутые глаза казались почти чёрными, а губами он тянулся поцеловать. — Я не знаю, как так вышло. Оно само... вышло.

— Гоша, не надо терпеть, если тебе неприятно продолжать.

— Мне приятно, Павел... Павел... — Петровича он проглотил. — Почему вы остановились? Пожалуйста, давайте продолжим. Мне очень сильно приятно.

По нему и видно было. Павел сунул под раскинутые бёдра подушку и продолжил. Быстро оценив удобство новой позы, Гоша взялся за член и попытался присосаться к Павлу. Не прекращая лёгкие дразнящие толчки, Павел вложил в ищущие губы свои запачканные пальцы и глухо застонал, когда Гоша с воодушевлением облизал и взял их в рот до самых костяшек. И Павла накрыло. Сорвало в жёсткий скоростной темп — убойный для необстрелянного Гоши, но запредельно кайфовый для него самого. А когда ошеломлённый Гоша выгнулся, разбрызгивая во все стороны крупные тяжёлые капли, Павел толкнулся глубже, глубже, и замер — отдался биению и трепету распластанного тела, растворился в мареве взаимного наслаждения.

      К утру Павел знал, что голодный Гоша за ночь способен приговорить не только палку докторской колбасы, но и взрослого выносливого мужика с крайней степенью недотраха. Уникальный во всех отношениях тип — Гоша Баранов. Пока Павел вёз невыспавшегося, но счастливого театрального труженика на работу, озвучил нехитрые правила: первому не звонить, дурацких сообщений не писать, у дома не караулить. И самое главное — никому, никогда, ни даже под пытками не рассказывать о том, что они встречаются и занимаются развратом. Ни доброй Жанне Ивановне, ни любезному Эдуарду Иннокентиевичу, ни милым братьям Кузиным.

— Никому и никогда. Гоги, ты понял? Поклянись.

— Я всё понимаю! Я клянусь! Не беспокойся, пожалуйста.

— А я вот что-то беспокоюсь, знаешь ли! И, кстати, я не помню, что разрешал обращаться ко мне на «ты». Что за невоспитанность? Принц Норвегии не одобрил бы.

***

      Через несколько дней Крошин пригласил зятя, дочь и внучку на воскресный обед. После обильных снегопадов трасса была расчищена на полторы полосы, и Павел отмахнулся от Алёны, которая что-то ему показывала:

— Что там? Я не могу бросить руль и разглядывать твою ерунду.

— Волос. Женский.

— Почему женский? — Павел всё-таки оторвал взгляд от дороги и посмотрел на Алёну.

— Потому что кудрявый и осветлённый.

Это вряд ли. Баранов — натуральный блондин. Одна мысль о том, что сейчас блондин Баранов таскает тяжёлые Божучкины прожекторы, готовясь к воскресному спектаклю, приводила Павла в благодушное настроение. Сжав губы, чтобы не улыбаться, он сказал:

— Понятия не имею, откуда ты его выкопала. Давно машину не мыл.

И с облегчением обернулся к дочке, сидящей на заднем сиденье в наушниках:

— Эй, Сашук! Ты что там слушаешь? Ты уже написала Деду Морозу письмо? А то вот так дотянешь, и без подарка останешься!

Сашук закатила глаза и соизволила ответить:

— Давно уже написала и всё попросила, папуля.

      Крошин был весел и говорлив. Тёща Ирина Николаевна, напротив, темнее грозовой тучи. Она сразу утащила Алёну в глубину необъятного особняка, чтобы пожаловаться на мужа, соседей, врачей, погоду и всю её разнесчастную жизнь в целом. А Крошин познакомил зятя с гостем — подрядчиком на строительство объездной Чумаченко. Павел догадывался, какие влиятельные бандиты стояли за Чумой, но лезть в дела тестя не собирался. С него достаточно было знать, каким местом он помог Крошину получить подряд для этого прикормленного бандита. Крошин после истории с Шишкиным проникся к зятю тёплыми родственными чувствами. Даже прощения попросил:

— Ты уж извини, он меня загнал в угол. Я не смог ему отказать.

— Ерунда. Ничего не было.

Посидели душевно. Крошин и Чумаченко праздновали событие века — начало многомиллиардной стройки. Алёна жалась к Павлу, чтобы избежать скорбно-насилующего контакта с матушкой. Павел обнимал жену за плечи и защищал от посягательств хмурой тёщи. Ухаживал за Алёной, подливая вино и накладывая любимые закуски. Сашук с айпадом забилась в кресло, отказываясь и обедать, и даже играть с полосатым как тигр котёнком. Для подросткового возраста было рановато, но Павел очень волновался за дочь, иногда не зная, с какой стороны подъехать к этому закрытому и одинокому ребёнку. Впрочем, в их семье закрытость и одиночество были нормой. Коротко прогудел телефон. На экране появилось сообщение: «Можно написать смс?». Павел быстро ответил: «Нет, я занят», но по телу разлилось согревающее тепло. Наверное, представление началось, и Баранов сидит в жаркой затемнённой регуляторной, не зная, чем заняться. В первое время он смотрел все представления с чрезвычайным интересом, но через несколько недель пресытился и пялился только на своих дружков-танцовщиков. Высокого крепкого Баранова восхищали и завораживали балетные мальчики — хрупкие, изящные, в облегающем трико. К девочкам он был равнодушен. Понятное дело. Но сегодня вместо балета в музтеатре показывали детский спектакль, который Гоша видел не меньше десяти раз, поэтому он попытал счастья с Павлом. Эти попытки не раздражали — скорее, веселили. Зато раздражали попытки Крошина свести его близко с Чумаченко. Павел не планировал иметь ничего общего со стройкой века, но тесть назойливо сватал его Чуме. Говорил тосты о совместной работе и будущем тесном сотрудничестве. От этих слов у Павла сводило скулы. Ему в прошлый раз хватило тесного сотрудничества, но он поднимал свой бокал с клюквенным морсом и улыбался. Честно высидел до конца обеда и даже съел десерт — проявил уважение к своему благодетелю.