После работы поехал к Жанне. Нашёл её в регуляторной за сочинением световой партитуры. Сидела у рабочего пульта, рядом — несколько чашек с присохшей кофейной гущей и пепельница, полная окурков. Павел подтащил свободное кресло ближе к Жанне:

— Что, свет придумываешь?

— Ага.

— Для «Лебединого озера»?

— Да что ты прикопался с этим озером?! Для него свет давно придуман. Я с Чиполлино мучаюсь. Мне не хватает зелёного оттенка...

— Я же тебе покупал фильтры!

— Этого оттенка нету в палитре!

Павел вытолкнул очумевшую от творческого процесса осветительницу в дверь, которая вела на второй ярус зрительного зала. На сцене, бюджетно освещенной неярким светом, Первушин репетировал танцы со своими мальчиками. Собственно, свой мальчик у главного балетмейстера был один — восходящая звезда балета Алёшенька Меркулов, хрупкое существо со взглядом испуганного эльфа. Двое других — близнецы Кузины, ни разу ничем не испуганные жгучие брюнеты. Жгучие, как кайенский перец на голодный желудок. Павел знал всех артистов в театре. До него доносился раздражённый голос Первушина:

— Ты как мешок с дерьмом, Алёшенька! Только посмотри на себя, как ты ходишь и не падаешь с такой жопой?!

Кузины хихикнули, а Павел в очередной раз посочувствовал Алёшеньке, которого третировал строгий балетмейстер. Алёшенька мог работать в Большом, его приглашали, но он был слепо предан своему любовнику. Их отношения ни для кого не являлись секретом. Павел навалился на деревянные перила, разглядывая танцовщиков, и поинтересовался:

— А эти новенькие Кузины, они тоже с Эдиком?

— Красивые, правда? Видел их гульфики? — Божучка пошло засмеялась. — Не знаю. Я вообще думаю, у них там свальной грех — что у балетных, что у оперных.

— Ты несправедлива к мальчикам.

— Они ко мне тоже!

С этим Павел вынужден был согласиться.

— Жанна, ты как-то говорила, тебе помощник нужен. Если я мальчика пришлю, возьмёшь под своё крыло? Здоровый, молодой, послушный.

— Возьму, чего ж не взять? Молодого, да послушного? Хорошенький?

— Гей.

— Чёрт!

— Божучка, это твоя карма! — начал ржать Павел. — К тому же у тебя Миша Мещеряков! Береги его, уникальный мужик! Он — твой последний шанс!

Они так смеялись и шумели, что их заметил Первушин. Злобно обернулся, готовясь отругать нарушителей репетиционного процесса, но разглядел Овчинникова и пропел самым нежным своим голосом:

— Пал Петрович! Милый вы мой чиновник! Спускайтесь к нам, я хочу показать вам своих воспитанников. Вы знакомы с этим лауреатом нескольких международных премий, с этим нескладным толстожопым мальчиком? Алёшенька, покажи Пал Петровичу восточную вариацию!

***

      Гоша сиял розовой свежестью, когда сел в машину, припаркованную у заснеженной берёзовой аллеи перед зданием аэропорта. На его волосах таяли снежинки, шапку он мял в руках. Павел не собирался с ним больше встречаться. По пьянке кинулся к единственному человеку, который ласковыми губами сумел утихомирить злую ненависть и едкое презрение к самому себе, но это было рискованно, отчаянно, ненужно. Визит Синицкой подтвердил это. Город небольшой: если чиновник уровня Овчинникова рискнет завести любовника, через три дня об этом будет брехать каждая собака. Да и не нужен ему любовник: он женат в конце концов, у него обязательства. Павел не планировал впредь попадаться на пути симпатичного дворника-грузчика, но разговор с его матерью вынудил изменить решение. Хотелось разобраться, в чём провинился юный блондин, за что его отправили в интернат. И почему мать считает необходимым держать его под надзором? Павлу хотелось прояснить в Гоше ту чудинку, которую он подметил ещё при знакомстве. И помочь, если их развлечения в вип-зале обернулись для Гоши неприятностями.

      Павел закурил и протянул пачку Гоше. Тот прикурил и выпустил дым в узкую щель окна:

— Я так рад, что вы позвонили. Я всё время боялся пропустить ваш звонок. У меня звук на телефоне тихий, я иногда не слышу его, поэтому в руках носил, чтобы...

— Гера, ты знаешь, что твоя мать ко мне приходила?

— Знаю. Мы к вам поедем?

— Нет, не поедем. Она сказала, что у тебя отклонения. Я хочу прояснить этот вопрос.

Гоша потух и отвёл взгляд. Потом тихо попросил:

— Павел Петрович, поехали к вам. Пожалуйста.

У Павла неприятно сжалось в груди, будто кто-то холодными пальцами потрогал его сердце.

— Из-за чего тебя в интернат отправили?

После долгого молчания, когда Павел уже думал, что не дождётся ответа, Гоша затушил сигарету и сказал:

— Я плохо себя вёл. Я был плохим мальчиком.

Столько скрытой боли звучало в этом простом ответе, что Павел решил не углубляться. Спросил:

— Но потом тебя забрали домой?

— Конечно, забрали, — Гоша улыбнулся. — К бабушке.

— То есть, ты с бабушкой живёшь? Не с родителями?

— Да.

Павел понял, что зря полез в эту историю. Диагнозы Гоши не стали менее загадочными. Осталось узнать последнее:

— Ты в том сквере часто с мужчинами знакомился?