Глава 1. В водах двух океанов

Уже вторую неделю морской танкер класса «Афрафакс», под Панамским флагом, выйдя из Пуэрто-ла-Крус, шел в открытом океане.

Движительная установка мощностью в десяток тысяч киловатт исправно выдавала двенадцать узлов[164], в чреве судна покоились восемьдесят тысяч тонн сырой нефти.

Команда танкера, состояла в основном из, цветных, разбавленных несколькими европейцами, капитан был аргентинец и носил имя Хуан Себастьян Карлос.

При первой нашей встрече за пару дней до отхода, которая состоялась с участием сеньора Мигеля, этот человек произвел на меня самое благоприятное впечатление.

Ему было под пятьдесят, капитан плавал с пятнадцати лет и был настоящим морским волком. А к тому же старинным другом кабальеро.

Зная от последнего, что в прошлом я служил в военном флоте, он без долгих проволочек внес Этьена Готье в судовую роль[165], заявив, что в море моя главная обязанность, вместе с боцманом держать в кулаке палубную команду.

— Если что не так, сразу бей в морду, сынок, — многозначительно изрек сеньор Карлос, подняв кверху палец. — Битие определяет сознание.

А когда я рассмеялся, поинтересовался, — в чем дело?

— Так когда-то говорил мой командир — сказал я. — На подводной лодке.

— Он был хороший психолог, — кивнул капитан. В море, главное, дисциплина.

После прощания с сеньором Диего мы поднялись на танкер, и он пригласил меня в кают — компанию, где познакомил со старпомом.

Тот был крупный, веснушчатый швед по имени Нильс Бьерн и сразу мне не понравился.

Судя по длинному красному носу, швед любил прикладываться к бутылке и, к тому же узнав, что я француз, пренебрежительно фыркнул.

— Не обращай внимания, — сказал капитан, когда сославшись на занятость, старпом покинул помещение. — Нильс отличный судоводитель, а недостатки есть у каждого.

Далее в кают-компанию был вызван вестовой, который препроводил меня в каюту, где я должен был жить вместе с боцманом.

Он оказался сухощавым сыном «Поднебесной», назвался Ван Ли и весьма обрадовался знанию мною китайского.

— Приятно встретить на другом конце земли такого человека, — улыбаясь, прищурил раскосые глаза. — Кстати, ты не жил у нас? Выговор у тебя пекинский.

— Не пришлось, — ответил я. — Просто у меня был оттуда хороший учитель. Больше расспрашивать боцман меня не стал, у азиатов это считается признаком дурного тона, но зато угостил отличным цейлонским чаем, а заодно ввел в курс дела.

Мне, как его помощнику, надлежало вести учет и хранение инвентаря с инструментами для работ по корпусной части судна, а также брезентовых чехлов и спасательных жилетов; самостоятельно работать с якорным, швартовым, буксирным и другим палубным оборудованием, а заодно руководить в этой части работой матросов боцманской команды.

— Парни у нас ничего, — потягивая крепкий чай из миниатюрной фарфоровой чашки, сказал Ван Ли в завершении. — Хотя и разных наций.

Но есть один нехороший человек, матрос 2-го класса Пинский. Он поляк, а к тому же еще расист. Будь с ним поосторожнее.

— Постараюсь, — нахмурился я. Ибо поляков не любил еще больше американцев. К тому были причины.

На следующий день, отшвартовавшись, мы вышли в океан, а через сутки, у меня с «паном» случилась драка.

В то утро мы драили, а потом смывали из пожарных рукавов палубу, и я сделал лениво орудовавшему шваброй поляку замечание. На что тот, буркнув «мав че в дупу»[166], харкнул мне под ноги.

Я тут же вспомнил наставления по боевой подготовке и врезал хама по морде. Гремя шваброй и ботинками, тот покатился по палубе, а потом с криком «еще Польска не згинела!» вскочив, ринулся на меня. За что получил второй удар — под дых. Драться я умел и уважал это дело.

Пускающего сопли поляка, два матроса утащили вниз, после чего мы продолжили работу.

Так как вся эта нация весьма любила жаловаться, он сделал это, обратившись к капитану. На что тот порекомендовал Пинскому быть более осмотрительным и надлежаще выполнять свои обязанности.

В итоге инцидент был исчерпан, а боцкоманда прониклась ко мне определенным уважением.

К слову, на флоте весьма уважают мордобой, как средство воспитания. Можно вспомнить того же Станюковича, Мариетта, Форестера или Джека Лондона. Там все правда.

Между тем, плавание продолжалось, Южная Атлантика впечатляла величием и непередаваемыми картинами.

В прошлой жизни, в годы службы на флоте, мне довелось в основном бывать в заполярных морях и северной ее части, которые не радовали глаз разнообразием красок.

Тут же был весь их спектр, с преобладанием ультрамарина.

По утрам океан искрился золотом солнечных лучей, днем покрывался серебром, а вечерами отсвечивал пурпуром заката.

Раз за разом за кормой появлялись стремительно скользящие в воде дельфины, иногда ее чертил акулий плавник, в небе неподвижно висел фрегат, на гордо расправленных сильных крыльях.

Днем всем этим особо любоваться не приходилось, поскольку в море у команды всегда много работы, а вот вечерами вполне.

Подвахтенные собирались на юте за надстройкой, там вился сигаретный дымок у обреза, и ритмично звучали гитара с флейтой и маракасами[167], под которые исполнялись латиноамериканские напевы.

Среди них были веселые, заставляющие притопывать ногами, что некоторые проделывали с явным удовольствием, и грустные, порождающие размышления о бренности бытия и скоротечности человека в этом мире.

В такие минуты капитан тоже выходил из ходовой рубки на мостик, где усаживался в шезлонг и попыхивая сигарой, слушал музыку.

На почве обоюдного увлечения маринистикой, которую сеньор Хуан весьма почитал, в плавании мы сошлись еще ближе и нередко вечерами беседовали в его каюте.

— А приходилось ли тебе сынок, слышать о «Летучем Голландце?» — как-то поинтересовался капитан. Наедине он всегда звал меня так, что не вызывало возражений.

— Естественно, — кивнул я. — О нем знает каждый моряк, и на этот счет существует множество легенд. Со времен парусного флота.

— И какие из них ты знаешь?

— Да практически все, — пожал я плечами. — Могу изложить. Если вы желаете.

— Расскажи, а я послушаю, — кивнул седой головой капитан, поудобнее устраиваясь в своем кресле.

— По голландской версии, — начал я, — некий капитан ван Стратен был очень упрямым человеком, поклявшись проплыть вдоль Мыса Бурь, известного теперь как мыс Доброй Надежды. В результате корабль затонул, а судовая команда из покойников и мертвый капитан, были обречены вечно странствовать по волнам вблизи злополучного места. Корабль-призрак можно видеть в штормовую погоду, и встреча с ним предвещает несчастье.

В германском варианте капитан Фалькенберг плавал в Северном море. Его периодически навещал дьявол, и капитан играл с ним в кости, ставя на кон свою душу. И как-то проиграл. Со всеми вытекающими для себя и команды с кораблем последствиями.

Имеется еще английский, — продолжил я.

— По нему корабль следовал вдоль мыса Доброй Надежды, когда начался шторм. Команда умоляла капитана изменить курс, чтобы укрыться в безопасной бухте, но тот отказался и высмеял моряков за проявленную трусость. Когда же шторм усилился, капитан, грозя кулаком, проклял Бога за это испытание.

На палубе тут же появился призрак, но он приказал убираться тому прочь, а потом выстрелил в фантома из пистолета. Оружие взорвалось у безумца в руках, а тот ниспослал капитану проклятие вечно носиться по морям, беспрестанно мучая команду.

Впоследствии великий немецкий поэт Генрих Гейне придал всем этим историям романтическую окраску: раз в семь лет капитану дозволялось сойти на берег, чтобы попытаться освободиться от заклятья, добившись любви непорочной девушки.

А чуть позже известный композитор Рихард Вагнер использовал этот вариант в своей опере «Летучий голландец», назвав капитана Дердекеном, а девушку, которой тот дела предложение, Сентой.

Вот все, что об этом знаю, — закончил я свой рассказ, глядя на собеседника.

Достаточно много, — кивнул сеньор Хуан. — Желаешь мадеры?

Я изъявил согласие, вслед за чем из бара была извлечена темная бутылка с двумя бокалами.

— И что ты обо всем этом думаешь? — наполнив оба, вручил он один мне, снова опустившись в кресло.

— Полагаю, это только досужие вымыслы моряков, — рассматривая золотистый напиток на свет, ответил я. — Не больше.

— А я нет, — пригубил свой бокал капитан (я сделал то же самое) — и вот, по каким причинам.

Каждый год в Мировом океане исчезают десятки судов. Это не только хрупкие ялики со шлюпками, элегантные яхты и прогулочные катера — среди без вести пропавших, есть пассажирские лайнеры, танкеры и сухогрузы.

Причем одни исчезают навсегда, а вторые обнаруживаются при весьма странных обстоятельствах.

Так, ранним утром 1850 года судно «Морская птица» появилось у побережья американского штата Род-Айленд близ города Ньюпорт. Собравшиеся на берегу люди видели, что корабль идет под всеми парусами к рифам. Когда до них оставалось несколько метров, огромная волна подняла парусник и аккуратно перенесла на сушу.

Добравшиеся до судна жители поселка были поражены: там не было ни одной живой души. На плите в камбузе кипел чайник, в кубрике стоял табачный дым, на столе были расставлены тарелки.

Навигационные приборы, карты, лоции и судовые документы — все было на месте. Из судового журнала стало известно, что парусник шел из Гондураса в Ньюпорт с грузом кофе. Командовал кораблем капитан Джон Дарем.

Последняя запись в вахтенном журнале сообщала: «Вышли на траверз рифа Брентон». Этот риф находится всего лишь в нескольких милях от Ньюпорта.

Рыбаки, вернувшиеся в тот же день после промысла, рассказали, что рано утром они видели парусник в море, и капитан их приветствовал. Самое тщательное расследование, проведенное полицией, не объяснило, почему и куда пропали люди.