Через некоторое время ее терпение было вознаграждено. Послышался легкий щелчок, и внезапно одна из сторон выдвинулась, блестя лакированными боками. Внутри была потрясающая красота. Полированная поверхность мерцала загадочным блеском, словно жемчужина, разноцветные тени пробегали по ней.

И еще там была музыка. Из шкатулки донеслась простенькая мелодия, исполняемая неким механизмом, которого видно не было. Совершенно очарованная, она с удвоенным рвением продолжила свои изыскания. Хотя один сегмент выдвинуть удалось, другие никак не желали поддаваться. Каждый представлял собой новую загадку, бросая вызов ловкости пальцев и разуму, причем каждая очередная победа вознаграждалась новым оттенком, привнесенным в мелодию.

Она трудилась уже над четвертой секцией, используя серию медленных, осторожных поворотов в одну и другую сторону, как вдруг услышала, что зазвонил колокол. Она прервала свое занятие и подняла глаза от шкатулки.

Что-то не так. Или ее утомленное зрение играет с ней какую-то злую шутку, или же действительно снежно-белые стены приобрели нереальный расплывчатый вид. Оставив шкатулку, она выскользнула из постели и подошла к окну. Колокол все звонил — печальный и мрачный звук. Она отодвинула занавеску на несколько дюймов. За окном стояла темная ветреная ночь. Листья неслись по больничной лужайке, словно бабочки, влекомые светом лампы. Как ни странно, но колокольный звон доносился вовсе не снаружи. Он шел откуда-то сзади, из-за ее спины. Она опустила занавеску и отошла от окна.

Не успела она этого сделать, как настольная лампа вдруг вспыхнула неестественно ярким светом. Инстинктивно она потянулась к фрагментам расчлененной шкатулки: они были наверняка как-то связаны со всеми этими странными явлениями, она это чувствовала. Но не успела рука ее коснуться головоломки, как свет погас.

Однако она оказалась вовсе не в темноте, как можно было бы предположить. И не одна. У изножья кровати было заметно какое-то мягкое мерцание, и в его бликах различалась фигура. Состояние, в котором находилось тело этого существа, не поддавалось описанию — крючки, шрамы. Однако голос, которым оно заговорило, не выдавал боли.

— Это называется головоломкой Лемаршана, — сказало оно, указывая на шкатулку. Она проследила за его жестом: фрагменты шкатулки вовсе не покоились на ладони, как можно было бы предположить, но плавали в воздухе в нескольких дюймах над ней. Каким-то таинственным образом шкатулка начала собираться сама без чьей-либо видимой помощи, фрагменты и детали вставали на свои места, в то время как сама она при этом вращалась и вращалась. Она успела разглядеть частицу сверкающего отполированного нутра, а в нем, как показалось, — лица духов, искаженные то ли мукой, то ли просто плохим отражением, все они корчили рожи и страшно выли. Затем все сегменты, кроме одного, стали на свои места, а посетитель снова потребовал ее внимания.

— Шкатулка — это средство разбить преграду, отделяющую от нереального, — сказало существо. — Некое заклинание, с помощью которого можно вызвать сенобитов.

— Кого? — спросила она.

— Вы сделали это случайно, — заметил посетитель. — Ведь правда?

— Да.

— Это случалось и прежде, — сказал он. — Но теперь уже ничего не исправить. Что сделано, то сделано. Не существует способа отогнать то, что пришло, пока мы в полной мере не…

— Но это просто ошибка!

— Не пытайтесь сопротивляться. Все уже вышло за пределы вашего контроля, любого человеческого контроля. Вам придется последовать за мной.

Она отчаянно замотала головой. На ее долю выпало уже достаточно кошмаров, хватит на целую жизнь.

— Никуда я с вами не пойду! — заявила она. — Черт бы вас побрал! Я не собираюсь…

В это время отворилась дверь. На пороге стояла медсестра, лицо ее показалось незнакомым, видимо, из ночной смены.

— Вы звали? — спросила она.

Керсти взглянула на сенобита, затем на сестру. Их разделяло не более ярда.

— Она меня не видит, — заметил он. — И не слышит. Я принадлежу только вам, Керсти. А вы — мне.

— Нет, — сказала она.

— Вы уверены? — спросила медсестра. — Мне показалось, я слышала…

Керсти покачала головой. Все это — безумие, полное безумие!

— Вам следует быть в постели, — укорила ее сестра. — Это опасно для жизни и здоровья.

Сенобит хихикнул.

— Я зайду еще, минут через пять, — сказала сестра. — Извольте лечь спать.

И она ушла.

— Нам тоже пора, — заметило существо. — А она пусть себе продолжает латать дыры в людях. Вообще больница — удручающее место, вы не находите?

— Вы не посмеете! — продолжала сопротивляться она.

Однако существо двинулось к ней. Связка колокольчиков, свисающих с тощей шеи, издавала легкий звон. От вони, исходившей от чудища, ее едва не вырвало.

— Пощадите! — воскликнула она.

— Давайте без слез, прошу вас. Только пустая трата. Они вам скоро ох как пригодятся!

— Шкатулка! — крикнула она в полном отчаянии. — Вы не хотите знать, откуда у меня эта шкатулка?

— Не очень.

— Фрэнк Коттон, — сказала она. — Вам это имя ничего не говорит? Фрэнк Коттон.

Сенобит улыбнулся.

— Ах, да. Мы знаем Фрэнка.

— Он тоже разгадал секрет этой шкатулки, я права?

— Он хотел наслаждений. И мы их ему предоставили. А потом он просто удрал.

— Хотите, я отведу вас к нему?

— Так он жив?

— Очень даже жив. Живее не бывает.

— Так вот что вы мне предлагаете… Чтобы я забрал его обратно к нам вместо вас?

— Да, да. Почему бы нет. Да!

Сенобит отошел от нее. Комната испустила легкий вздох.

— Что ж, соблазнительное предложение, — сказало существо. Затем, после паузы, добавило: — А вы меня не обманываете? Может, это ложь с целью выиграть время?

— Боже, я же знаю, где он! — воскликнула она. — Он сделал со мной это. — И она протянула сенобиту изуродованные шрамами руки.

— Но смотрите… Если вы лжете, если вы просто хотите таким образом выкрутиться…

— Да нет, нет!

— Тогда доставьте нам его живым…

Ей захотелось зарыдать от облегчения.

— Пусть признается во всех своих провинностях. И возможно, тогда мы не станем раздирать на куски вашу душу…

Рори стоял в прихожей и смотрел на Джулию, его Джулию, женщину, которой он однажды поклялся идти по жизни рука об руку, пока смерть не разлучит их. В то время казалось, что сдержать эту клятву совсем просто. Насколько он помнил, он все время идеализировал ее, возводил на пьедестал, грезил о ней ночами, а дни проводил за сочинением любовных стихотворений, совершенно диких и неумелых, посвященных ей. Но все изменилось, и он, наблюдая за этими изменениями, пришел к выводу, что худшие мучения доставляют именно малозначимые, почти неуловимые мелочи. Все чаще наступали моменты, когда он предпочел бы смерть под копытами диких лошадей бесконечным терзаниям из-за подозрений, совершенно отравивших его существование в последнее время.

Теперь, когда он глядел на нее, стоявшую у лестницы, ему невообразимо сложно было представить, как счастливо и хорошо все некогда складывалось. Все было похоронено под грудой сомнений и грязи.

Лишь одно немного утешало его сейчас — то, что она выглядит такой встревоженной. Возможно, это означает, что сейчас, сию минуту она признается ему во всех своих прегрешениях, и он, конечно же, простит ее, и, конечно же, эта сцена будет сопровождаться морем слез, бурным раскаянием с ее и пониманием с его стороны.

— Ты что-то кислая сегодня, — осторожно заметил он.

Она собралась было что-то сказать, но не решилась, потом, набравшись духу, произнесла:

— Мне очень трудно, Рори…

— Что трудно?

Она, похоже, вообще передумала говорить.

— Что именно трудно? — настаивал он.