Про Радищева, которого теперь остроумно называют автором воскресшей книги, явившейся действительно на Божий свет с запозданием более чем на столетие, масоны говорили, что он был обязан сообщить Екатерине всю ту правду, о которой он написал в своей книге, но он должен был довести эту правду до сведения государыни путем тайным, непосредственно, а не прибегать к помощи книги, распространение которой могло бы возбудить общественное мнение. Здесь, значит, масоны осуждали Радищева не за то, что он сказал истину, а за тот способ, к которому он прибег, чтобы сказать эту истину.

Максим Невзоров[62] 27 января 1819 г. писал князю Голицыну пространное письмо с тем, чтобы все его содержание сделалось известно императору Александру I. По словам Невзорова, было много причин неудовольствия и ропота московских жителей и большей части людей вообще в России среднего и нижнего состояния; причины были и до неприятельского нашествия, и после него; но главная причина — это тяжелые налоги. Невзоров подробно перечисляет причины бедствий: роскошь и разврат среди высшего класса, исчезновение истинного христианского духа в духовных лицах, неудовлетворительная постановка воспитания и образования юношества, обременительные, особенно для бедного народа, налоги, спаиванье того же бедного народа и пр. Как очевидец, он сообщает, что «фиалами» Божьего гнева московские жители почитают: 1) приезд московской полиции и большей части московских властей по изгнании неприятеля и причиненные ими насилия и грабежи в разборах оставшихся в Москве жителей; 2) пристрастные «рекомендации» в раздаче «вспомогательных денег», пожалованных государем и «патриотическими» сословиями; это — два первые пункта, которых всего Невзоров приводит восемь. В письме Невзоров не опасается затронуть самые больные струны: так, он упоминает «о распространяемой и защищаемой с толиким попечением продаже горячего вина, водок и пр.», о недовольстве военными поселениями, о которых народ толкует многое «весьма нехорошего и неприятного». «Печальное состояние отечества нашего, — напрямик заявляет он в письме, — поправлено иначе быть не может, как облегчением государственных тягостей, тягости же сии облегчить иначе нельзя, как недоимки все простить, налоги и подати стараться сколько можно не умножать, а уменьшить, а иные и совсем прекратить, как, например, адрес-конторные, которые, кажется, без всякой пользы бедный народ только мучат, доходы с паспортов, которые, кстати, для того получили и название прокормежных, что народ посредством их доставляет себе способы для прокормления себя и семейства и для уплаты подушных и оброков; многие городские доходы, которых назначение и употребление нужно с точностью рассмотреть, и, может быть, другие многие». Письмо свое Невзоров заканчивает заявлением: «Из прежних бумаг моих ваше сиятельство изволите знать, как я люблю и благоговею к особе государя императора и что я его почитаю российским Давидом, но и к Давиду посылаем был Нафан и пророки». Подобно этому и Лопухин откровенно и ясно говорил, что он считает себя обязанным говорить государю правду, не опасаясь даже царского гнева, потому что отечество он любит выше себя.

Масоны ставили на первый план отечество, признавая необходимость любви к отечеству. В 1812 г. великая директориальная ложа препровождала в ложу Елизаветы к добродетели, для руководства, старые масонские законы 5787 г.; в главе о должности к государю и отечеству было изложено: «Высочайшее существо вверило положи-тельнейшим образом власть свою на земле государю; чти и лобызай законную его власть над уделом земли, где ты обретаешь; твоя первая клятва принадлежит Богу, вторая — отечеству и государству». Последнее слово было надписано вместо зачеркнутого слова «государю»; в такой исправленной редакции сохранились многие списки XIX века. Историческими именами, заслуживающими признательности потомства, были, по масонскому воззрению: Курций, Телль, Сюлли, Тюрен, Пожарский, Минин, Долгоруков. «Люби отечество паче всего» было масонским афоризмом. «Неизменное управляющею властию наблюдение законов и прилежное, точное их исполнение подчиненными суть душа государственного благоустройства», — говорили масоны.

Таким образом, на свое вмешательство в правительственную политику и на свою борьбу за правду и за равенство всех пред законом масоны смотрели как на выполнение долга своей совести.

Масоны стремились к закономерному течению жизни. «Правосудие, — гласили их правила, — драгоценно, ибо покой общества от него зависит и им каждый в безопасном владении своем утверждается. Каменщик должен быть справедлив и беспристрастен в обхождении человеческом и поступать с ними так, как бы он хотел, чтобы с ним поступали. Свято да будет ему слово его и никак не будет он не верен чужой доверенности, не должен он обманывать того, кто на него полагается, ибо измена есть страшное преступление».

Масоны требовали суда нелицеприятного. Масон Лабзин[63], доказывая несправедливость поступка с собою, требовал как должной справедливости расследования дела на суде; в письме к князю Голицыну он писал[64]: «По мнению вашего сиятельства оправдываться есть как бы грешно; неужели же обвинять человека, не исследовав дела допряма, душеспасительно? а я до сих пор не знаю, что на меня представлено, правда или нет; и это не мудрено было бы исследовать, пока еще все те люди, при коих сие происходило, живы; оправдываться не есть противно никакой морали, никакой философии, никакой религии, тем паче христианской, которая вся основана на милосердии, правде и истине»; оправдывали себя апостолы и мученики, а Иисус Христос сказал слуге, ударившему его: «аще зле глаголах, свидетельствуй о зле, аще ли же ни, что мя биеши?»

Помимо всеобщности, всесословности и ясности, масоны требовали от закона гуманности, мягкости, милости. Если вообще недостаточность любви была отрицательным качеством в каждом человеке, по масонскому воззрению, то этот недостаток усугублялся в суде. Про князя Прозоровского Лопухин писал Кутузову в 1791 г.[65]: «Несчастие его нрава, что он все ищет обвинять. Например, некоторые его предписания, читанные мною по уголовному производству, не худы, но что же? Везде только о том идет дело, как бы открыть преступление, а ничего о том, как бы защитить невинность и оградить от напрасного страдания». В образец судебного деятеля выставляется Енгалычев, который «не припас пропитания, потому что не корыстовался».

Взгляд масонов на судебных деятелей выразился, между прочим, в масонской песне:

«Судья, который не истощает всего своего внимания, судя человека в уголовном деле и без совершенного уверения или хотя и с малым небрежением осуждает его на тяжкую казнь, — пишет Лопухин[66], — только же сам ее заслуживает и столько же преступник, если не больше, как неумышленный убийца и даже такой, который убил, рассержен будучи». Виноват из судей и тот, «кто наклонил весы суда и хотя не из мздоимства, но из уважения к приязни или в угождение лицу сильного».

Помимо суда по совести, масоны требовали отсутствия в лестнице наказаний слишком тяжелых кар: «Не должно определять наказаний бесконечных, потому что в христианских правительствах исправление наказуемого и внутреннее обращение его к добру надлежит иметь важнейшим при наказании предметом и что нет такого злодея, о котором бы можно решительно заключить, что он не может сделаться полезным для общества в лучшем и свободном состоянии». Бессрочные, пожизненные наказания также отвергаются масонами.