про себя и вдруг опустилась рядом с ним на землю. Подняв колени, она облокотилась на них и прикрыла

лицо руками. Он сидел рядом, готовый помочь ей, но она, по-видимому, пересилила себя и вскоре,

встряхнув волосами, вскинула голову.

- Руссо! Ти кароши, кароши, руссо, - заговорила она и пожала его руку. - Нон Власов. Буно руссо.

Джулия плёхо.

- Ну зачем так? - мягко возразил Иван. - Зачем? Не надо.

- Очэн, очэн, - не слушая его, говорила Джулия. Видно, что-то она поняла и теперь попросила: - Иван

нон бёзе Джулия...

- Ничего, все хорошо.

Сидя на земле, он осторожно взял в руки ее маленькую шершавую ладошку. Девушка не отняла ее.

- Нон бёзе Иван, - сказала она и впервые взглянула ему в глаза. - Нон бёзе Джулия. Иван знай

правда. Джулия нон знат правда.

- Ладно, ладно... Ты это вот что...

- Джулия очэн, очэн уважат Иван, любит Иван, - сказала она. Его рука, державшая ладонь девушки,

еле заметно дрогнула. Чтобы перевести разговор на другое, он сказал:

- Ты это... Пить не хочешь? Воды, а?

Она вздохнула и умолкла, глядя на него, затаив в глубине широко раскрытых глаз раскаяние и бездну

тепла к нему.

- Вода? Аква?

- Да, воды, - отозвался он. - Вон там, кажется, ручей. Айда!

Он быстро вскочил, она тоже поднялась, обхватила его руку повыше локтя и щекой сиротливо

прижалась к ней. Другой рукой он погладил ее волосы, но, почувствовав, как она внутренне напряглась,

опустил руку.

Так они не спеша пошли к краю луга.

19

Ручей был неглубокий, но очень бурный - широкий поток ледяной воды бешено мчался, взбивая по

камням желтую пену и бросая ее на влажный каменистый берег. На одном из поворотов он намыл в

траве широкую полосу гальки, перейдя которую Иван и Джулия вдоволь напились из пригоршней, и

девушка отошла к берегу. Иван закатал разорванные собакой штаны и забрался глубже в воду. Ступни

заломило от стужи, стремительное течение могло сбить с ног, но ему захотелось умыться, так как пот

разъедал лицо. Он потер свои колючие, заросшие щеки, намереваясь увидеть отражение в воде, но

бурное течение не давало этого сделать. «Видно, зарос, как бродяга», - с неожиданным беспокойством

подумал он и оглянулся на Джулию.

- Я страшный небритый? - спросил он девушку. Но та не отозвалась - неподвижно сидела в

задумчивости, глядя в одну точку на берегу.

- Говорю, я страшный? Как старик, наверно?

Она встрепенулась, вслушалась, стараясь понять вопрос, и, увидев, что он теребит свои заросшие

щеки, вдруг догадалась:

- Карашо, Иван. Очэн вундэршон.

Иван умывался и думал, что с ней что-то случилось - девушка явно чем-то встревожена, что-то

переживает, такой сосредоточенной она не была даже в самые трудные часы побега. Вовсе не в ее

характере была такая задумчивость. Значит, какую-то боль причинил ей он, Иван. Но он, наоборот,

избавился от всех своих прежних тревог и на этом луговом раздолье просто отдыхал душой. Ему было

хорошо с ней, хотелось рассеять ее тревогу, увидеть Джулию прежней - искренней, веселой, доверчивой.

Должно быть, надо было приласкать ее, успокоить. Только Иван все не мог перешагнуть через какую-то

грань между ними, хоть и желал этого. Что-то застенчиво-мальчишеское стремилось в нем к девушке, но

он сдерживал себя, колебался, медлил.

Умывшись, он набрал в пригоршни воды и издали брызнул ею на Джулию - девушка вздрогнула,

недоуменно взглянула на него и усмехнулась. Он тоже улыбнулся - непривычно, во все широкое,

заросшее бородой; лицо:

- Испугалась?

- Нон.

- А чего задумалась?

- Так.

- Что это так?

- Так, - покорно сказала она. - Иван так, Джулия так.

38

Несмотря на какую-то тяжесть в душе, она охотно воспринимала его шутки и, щуря глаза, с улыбкой

смотрела, как он, оставляя на гальке следы от мокрых ног, неторопливой походкой выходил на траву.

- Быстро ты наловчилась по-нашему, - сказал он, припоминая недавний их разговор. - Способная,

видно, была в школе?

- О, я била вундеркинд, - шутливо сказала она и вдруг, всплеснув, руками, ойкнула: - Санта мадонна -

ильсангвэ!

- Что?

- Кров! Кров! Ильсангвэ!

Он нагнулся: по мокрой ноге от колена ползла узкая струйка крови - это открылась рана. Ничего

страшного: до сих пор он не нашел времени осмотреть ее, но теперь, сев возле девушки, закатал

штанину выше. Нога над коленом была сильно расцарапана собакой и, намокнув в воде, закровоточила.

Джулия испуганно наклонилась к нему и, будто это была бог знает какая рана, заохала:

- О, Иванио! Иванио! Очэн болно! О мадонна! Где получаль такой боль?

- Да это собака, - смеясь, сказал Иван. - Пока я ее душил, она и царапнула.

- Санта мадонна! Собака!

Ловкими подвижными пальцами она начала ощупывать его ногу, стирать свежие и уже засохшие

пятна крови. Он откинулся на локтях, ощущая ласковость ее прикосновений; на душе у него было хорошо

и покойно. Правда, рана кровоточила, края ее разошлись и, хотя было не очень больно, ногу полагалось

перевязать. Джулия приподнялась на коленях и приказала ему:

- Гляди нах гора. Нах гора...

Он понял, что надо было отвернуться, и послушно выполнил ее просьбу. Она тотчас же что-то

разорвала на себе и, когда он снова повернулся к ней, уже держала в руках чистый белый лоскут.

- Медикаменте надо. Медикаменте, - сказала она, собираясь начать перевязку.

- Какой там медикамент? Заживет как на собаке.

- Нон. Такой боль очэн плёхо.

- Не боль - рана. По-русски это - рана.

- Рана, рана. Плёхо рана.

Он оглянулся и, увидев неподалеку серую бахрому похожей на подорожник травы, оторвал от нее

несколько мелких листочков.

- Вот и медикамент. Мать всегда им лечила.

- Это? Это плантаго майор. Нон медикаменте, - сказала она и взяла из его рук листья. Он сразу же

выхватил их обратно.

- Ну что ты! Это же подорожник, знаешь, как раны заживляет?

- Нон порожник. Это плантаго майор по-латыни.

- А, по-латыни. А ты и латынь знаешь?

Она шевельнула бровями:

- Джулия мнёго, мнёго знай латини. Джулия изучаль ботаник.

Он тоже когда-то знакомился с ботаникой, но уже ничего не помнил и теперь, больше полагаясь на

народный обычай, приложил листки подорожника к распухшей ране. Девушка протестующе покачала

головой, но все же начала бинтовать ногу. Впервые Иван почувствовал ее превосходство над собой.

Бесспорно, образование у Джулии было куда выше, чем у него, и это увеличивало его уважение к ней.

Однако Ивана не очень беспокоила рана, его больше интересовали цветы, названия которых были ему

незнакомы. Потянувшись рукой в сторону, он, сорвал стебелек, похожий на обычную луговую ромашку.

- А это как называется?

Проворно бинтуя лоскутком ногу, она бросила быстрый взгляд на цветок:

- Перетрум розеум.

- Ну, совсем не по-нашему! А по-нашему это ромашка.

Он сорвал другой - маленький, синий цветочек, напоминавший отцветший василек.

- А это?

- Это?.. Это примула аурикулата.

- А это?..

- Гентина пиренеика, - сказала она, взяв из его рук два небольших синеньких колокольчика на жестком

стебельке.

- Все знаешь. Молодчина. Только вот по-латыни...

Джулия тем временем кое-как перевязала рану - сверху на повязке проступило коричневое пятно.

- Лежи надо. Тихо надо, - потребовала она.

Он с какой-то небрежной снисходительностью к ее заботам подчинился, вытянул ногу и лег на бок,

лицом к девушке. Она поджала под себя колени и положила руку на его горячую от солнца голень.

- Кароши руссо, кароши, - говорила она, бережно поглаживая ногу.

- Хороший, говоришь, а не веришь. Власовцем обзывала! - вспоминая недавнюю размолвку, с упреком