Сопроводил все это запиской Твардовскому. Не знаю, этично ли это?

И вообще смутно понимаю столично-журнальную этику. По-моему, она существует лишь в нашем воображении.

Черкните, пожалуйста, пару слов. А то я уж и не знаю, что думать. Фрию[83] молчит. Видно, позабыл про все вызовы на свете белом в своих пенатах.

Будьте здоровы! Обнимаем Вас и Василия Абгарыча!

Будьте здоровы!

Ваш В. Соснора

1. 4. 68

Дорогой Виктор Александрович, я написала Клоду — напомнила о Вас. Свинья он!

Спасибо за письмо, хоть оно и грустное…

Пришлите, пожалуйста, Ваши «стихи для детей», если есть лишний экземпляр, — попробую в нашем «Детиздате».

Писала ли я Вам, что «Чернышевского» снимать не будут? И писала ли, что нам дали (в Переделкине) кусок дачи Иванова — нашу, большую <комнату>, и такую же наверху? Сейчас там идет строительство. Будут у нас свои, отдельные ванна, кухня, уборная и, возможно, терраса. Может быть, Арагоны приедут к нам летом — погостить, если у них найдется время. Сейчас Арагон кончает большую книгу о Матиссе[84], а у Эльзы в печати новый роман[85].

А у Вознесенского воспаление легких.

Вас<илий> Абг<арович> поехал сейчас в «Гослит». С ним собираются заключить договор на новое, дополненное издание «Хроники»[86]. Я не рада: трудоемко и плохо оплачивается.

Очень, очень соскучилась!

Мы оба обнимаем Марину и Вас.

Лиля

17. 5. 68

Дорогая Лиля Юрьевна!

Не писал Вам, потому что вот уже месяц нахожусь в состоянии скандала.

Из планов «Лениздата», из набора вынули книгу. Я обратился со злобным письмом в наш секретариат. Они заступаются. Но вопрос еще окончательно не решен — обком юродствует.

Так как я получил 60 процентов, то я имею все юридические основания затеять судебный процесс с приглашениями. А объяснить — НИКТО! НИЧЕГО! НИ НА КАКОМ ПРОЦЕССЕ! не может. Так я угрожаю. Детская песня. Угрозы дитяти. Лягушонок объявляет борьбу танку. Все уладится.

Поскольку я не читаю и не выписываю периодику, все сообщения доходят до меня в последнюю очередь.

Я прочитал пасквиль в «Огоньке».[87] Туманные и пошлые намеки, рассчитанные на офицерских невест. Обыкновенный донос. Желтого цвета.

Не расстраивайтесь, пожалуйста! Даже я и уверен, что вы посмеялись над двумя болванами — и только. Полицейская пресса, подленькие статейки так или иначе являются. Когда клоуну больше нечем рассмешить публику, он плюет в небо.

Собака лает — ветер носит. Ветер дует — корабль идет.

А, ладно!

Пописываю роман.

Праздники, слава богу, прошли.

Поправляйтесь, ради бога, и не болейте!

Мы Вас любим, а больше — никого! Некого!

Обнимаю вас!

И Василия Абгаровича!

Ваш В. Соснора

27. 5. 68

Дорогая Лиля Юрьевна!

Не больны ли Вы?

У меня идет бой — война мышей и лягушек.

Взбеленил все ленинградские инстанции.

И по камешку, по кирпичику пытаются растащить книгу.

Сопротивляюсь в меру своих слабых сил.

Весна — и опять медсестры, как всадники с копьями, набросились на меня. Процедурю. Думал в июне поехать в Киев — не пускают, колют и жгут — огнем и мечом.

Сие несущественно.

Меня пугает и тревожит Ваше молчание.

Кулаков тоже пропал. Раньше я хоть от него узнавал о Вас. В начале июля получу кое-какие деньги и хочу приехать в Москву. Теперь мне есть где фундаментально останавливаться. Вдруг обнаружилась в Москве у меня, как и у всякого нормального советского человека, тетка, притом самая что ни на есть родная, с мужем — большим военным чином, — с квартирой, дачей и машиной. На старости лет она решила вдруг меня полюбить.

В Москву хочу приехать, потому что есть что порассказать — очень много! А Вас не видел уже больше полугода — скучно!

У Глеба Горбовского есть строки:

Бежать, бежать в Москву! Здесь — невыносимо. Теперь есть квартира и можно обменяться. Бежать не от инстанций, они везде одинаковы, а — к людям, а здесь — у меня никого нет. Устал. Мечусь, как заяц.

ХУДО! Тошнит от благожелательных морд инстанций, тошнит от лекарств, ТОШНИТ! Попытался уйти в историю, обложился тремястами книгами про Державина и Екатерину, но — не получается, отовсюду шепоты и вопли, повсюду такой вульгар, что — хоть в сумасшедший дом.

Но, слава богу, слава богу, все пока в сохранности (все — голова).

У Глеба Горбовского за последние полтора месяца — вторая белая горячка. Последний его бред — что весь город полон мух, больших, как человеческий кулак, он шел и отмахивался от них изо всех сил, мухи летали и плели паутину. Тут-то голубчика и поймали.

Слышали ли Вы о таком писателе — Рид Грачев[89]?

Он потомок Марфы Борецкой и внук министра Витте[90]. Это, безусловно, большой писатель, никто так, как он, не владеет слогом.

У него вышла портативная книжонка, сейчас его приняли в Союз. Он третий месяц в сумасшедшем доме. Последний его бред — обыски. Господи, что у него искать, в его комнате — полтора рваных башмака и полторы тарелки, он спал на полу. Он живет в моем доме. Мы кормили и пестовали его несколько месяцев — он все равно не выдержал.

Я — стоик, индеец, как говорил Николай Николаевич[91]. Но и мои стихи на исходе. Потому я и хочу бежать в Москву, что здесь все может закончиться очень плохо.

Простите, дорогая Лиля Юрьевна, что донимаю Вас своими дурацкими истериями.

Все нормально. Мир вертится. Вода круговращается в природе. Ветры — возвращаются на круги свои.

Только — тоска.

Только — что делать? — проклятый чернышевский вопрос.

Ну да ладно.

Жду лета, уже снял дачу в Эстонии. Буду писать все лето легкую книгу притч и полусказочек. Детские мои стишки все поразобрали журналы.

На днях похожу по журналам, перепишу все стишки, их немного, штук пятнадцать, и пришлю Вам. Кажется, веселые они. Висельное такое веселье.

Будьте здоровы. Будьте здоровы! Еще раз простите за сумбур. Василию Абгаровичу — здоровья и обнимаем, Вас — обнимаем!

Ваш В. Соснора

29. 5. 68

Дорогой наш, милый, любимый Виктор Александрович, каждый день буквально вспоминаем Вас, а не писала, во-первых, оттого что не заметила, как шло время, а во-вторых, оттого что мы оба болели — сначала Вася (сердце), потом мы оба — вирусным гриппом с высокой температурой, а я, после гриппа, — воспалением легких… Вчера, после целого месяца, первый раз вышла.

Из-за «Огонька» огорчаюсь не очень. Маяковский весь напечатан. 13 томов! Это главное. Как подумаю, что Вас почти не печатают. И не только Вас. А скольких художников не выставляют!

На днях пошлю Вам Эльзин ответ (перевод) на огоньковское дерьмо в «Lettres <françaises>» и в «Humanite». Сейчас нет экземпляра. Он (ответ) оказался полезен — Воронцову[92] запрещено заниматься Маяковским, а он большой чин и через него невозможно было перешагнуть. Но я не оптимист…