— Давайте ёлку гасить, — сказала бабушка, — да за ужин пора.

Но Таня сказала:

— Что ты, бабушка! Новый год придёт, а у нас ёлка не горит. И радио пусть играет!.. — А потом спросила: — А когда же он придёт? Уж и свечки стали маленькие, и трескучий огонёк сгорел, а он всё не идёт и не идёт. Может, он сегодня не придёт совсем?

Мать засмеялась. А дедушка сказал:

— Как не придёт? Хоть все ворота запри, но всё равно здесь будет.

Таня опять потихоньку вышла во двор, опять посмотрела на дорогу. Но в деревне стояла тишина, молчали берёзы, и на пустынной дороге никого не было…

После ужина Таня не хотела ложиться спать.

— Я не хочу спать, — сказала она, — а то усну и Новый год не встречу… Я буду его дожидаться.

— Дожидаться и в постели можно, — ответила мать. — Лежи и дожидайся.

Мать повернула рычажок радиоприёмника, и музыка стала тихой и далёкой, как во сне. Таня легла. Она смотрела, как мигают на ёлочке последние свечки, и ждала: вот заскрипят шаги по морозу, вот стукнут в дверь или в окно… Но шаги всё не скрипели, и в окно никто не стучал. Последняя свечка на ёлке погасла, и серебряный дождь перестал светиться. И Таня сама не заметила, как заснула.

Тихо было кругом. Все спали — и мать и бабушка. А дед ушёл ночевать на скотный двор.

И тогда вдруг умолкла музыка, и в тишине раздался большой серебряный звон часов. Это били часы в Москве, на кремлёвской башне.

Они пробили двенадцать раз, и на земле наступил Новый год.

Бабушка выставила зимние рамы, прислонила их к стене и сказала:

— Смотри, Танюша, не разбей стекло.

Но Таня не подходила к рамам: она разглядывала то, что лежало всю зиму между рамами на подоконнике.

— Бабушка, это что?

— А не видишь что? Хлопки.

— А зачем тут хлопки?

— Чтобы ветер не продувал.

Таня потащила с подоконника косматые льняные хлопки, и вдруг из-под них что-то задымилось, поднялась какая-то серая пыль.

— Фу! Фу!

Таня замахала руками и стала чихать.

— И что тебе всё надо! — прикрикнула на неё бабушка. — Зачем ты в золу руками залезла?

— А разве там зола? — удивилась Таня. — А зачем же там зола, бабушка?

— Затем, чтобы сырости на окнах не было. Отойди подальше, я сейчас всё отсюда уберу.

Бабушка сняла с подоконников старые хлопки, смела в ведро золу и открыла окно. И сразу в избе стало светло, весело, и всё слышно — вот в кустах воробьи чирикают, вот ласточки щебечут, вот где-то ребятишки кричат и смеются и на разные голоса поют петухи.

Вдруг как-то затуманилось солнышко, потемнело в избе… Лёгкий грохот прокатился над крышей, острый огонёк блеснул в окно… Таня бегом бросилась на улицу:

— Что это? Гроза?!

Дедушка в палисаднике перекапывал землю. Он опёрся на заступ и прищуренными глазами глядел на небо. А на небе уже снова сияло солнышко. И только две маленькие лиловые тучки летели по ветру и словно догоняли друг друга.

— Где гроза? — сказал дедушка. — Никакой грозы нет.

— А что же ударило?

— А это так: две молодые тучки столкнулись-поспорили, ударились, молнию высекли… А как ударились, так и громок загремел. Первый громок прогремел, Татьянка, весна-красна пришла!

Таня стояла у палисадника и глядела в небо — на лиловые тучки, на круглые облачка, которые, как стадо белых ягнят, выбирались из-за леса.

— Дедушка, а откуда облака идут? — спросила Таня.

— Должно быть, с моря, — ответил дедушка.

— Дедушка, а куда они?

— Да вот к нам идут, на наши поля дождичка несут.

— А море — оно большое?

— Говорят, большое. Берегов не видно. Будешь день плыть, два дня плыть, неделю — и всё берегов не видно.

— Дедушка, а лодки по морю плавают?

— И лодки плавают. И большие пароходы плавают — огромные пароходы!..

— А это море-то далеко?

— От нас далеко.

— Дедушка, а ты дорогу к морю знаешь?

— Я-то не знаю, а вот наша речка Маринка, наверно, знает.

— Наша Маринка? А она разве в море течёт?

— Маринка течёт в Нудоль-реку. А Нудоль-река — в другую реку, побольше. А та река — в совсем большую реку. А большая река — в море. Так вот, может, и наша Маринка к морю добирается…

Вдруг дедушка перестал копать, наклонил голову набок и прислушался к чему-то.

Таня спросила шёпотом:

— Что там?

— Слышишь — лебеди трубят?

Таня поглядела на дедушку, потом на небо, потом опять на дедушку и улыбнулась:

— А что же, у лебедей труба есть?

— Какая там труба! — засмеялся дедушка. — Просто они кричат так протяжно, вот и говорят, что они трубят. Ну, слышишь?

Таня прислушалась. И правда, где-то высоко-высоко слышались далёкие протяжные голоса.

— Вишь ты, домой из-за моря летят, — сказал дедушка, — как перекликаются. Недаром их кликунами зовут. А вон-вон, мимо солнца пролетели, видны стали… Видишь?

— Вижу, вижу! — обрадовалась Таня. — Верёвочкой летят. Может, они тут где-нибудь сядут?

— Нет, они тут не сядут, — задумчиво сказал дедушка, — они домой полетели!

— Как — домой? — удивилась Таня. — А у нас-то не дом?

— Ну, им, значит, не дом.

Таня обиделась:

— Ласточкам — дом, жаворонкам — дом, скворцам — дом… А им не дом?

— А им дом поближе к северу. Там, говорят, в тундрах болот много, озёр. Там они и гнездуются, где поглуше.

— А у нас уж им воды мало? Вон речка, вон пруд… Ведь всё равно у нас лучше!

— Кто где родился, тот там и пригодился, — сказал дедушка. — Каждому свой край лучше.

А лебеди летели всё дальше. Всё глуше и глуше становились их голоса…

В это время вышли со двора гуси, остановились среди улицы, подняли головы и примолкли.

— Смотри-ка, дедушка, — прошептала Таня, дёргая его за руки, — а наши гуси тоже лебедей слушают! Как бы и они в тундры не улетели!

— Куда уж им! — сказал дедушка. — Наши гуси на подъём тяжелы!

И снова стал копать землю.

Замолкли в небе лебеди, скрылись, растаяли в далёкой синеве. А гуси загагакали, заскрипели и пошли вперевалку по улице. И гусиные следы треугольничками чётко отпечатывались на сырой дороге.

Улица была вся зелёная. А среди молодой травки во всех ямках и калужинках сверкала вешняя снеговая вода.

Недалеко от палисадника через широкую лужу была положена дощечка. На этой дощечке, как на мостике, стояла Алёнка и смотрела в воду.

— Алёнка, ты что смотришь? — крикнула Таня.

Алёнка помахала ей рукой:

— Пойди-ка сюда!

Таня подбежала к Алёнке и тоже стала на дощечке.

— Смотри-ка — зеркало! — сказала Алёнка. — Всё видно!

Таня посмотрела в лужу. И правда: всё видно — и небо, и белое облачко, и ветки сирени из палисадника… И их самих тоже видно — стоят в глубине Таня и Алёнка и смотрят на них из воды!

Таня сказала:

— Алёнка, а ты можешь по мостику бегом пробежать?

— А ты? — спросила Алёнка.

— Я могу! — ответила Таня.

Она быстро пробежала по узкой дощечке и спрыгнула на траву.

— А теперь ты!

Алёнка тоже пробежала и тоже спрыгнула на траву.

— А на одной ножке можешь?

— Не-ет… — протянула Алёнка. — А ты?

— А я могу!

Таня стала на дощечку и попрыгала на одной ноге по дощечке через лужу. На середине стало страшно — вот-вот оступится! Но ничего, не оступилась, допрыгала до конца и соскочила на траву.

— Видала?!

— Видала, — ответила Алёнка.

Но всё-таки на одной ножке прыгать через лужу боялась. Тогда Таня сказала ей:

— Ну, давай вместе! Держись за меня!

Таня и Алёнка схватились за руки и стали подпрыгивать на дощечке. Дощечка гнулась и скрипела, словно кричала им: «Тише! Тише! Не могу, сломаюсь!»