Прелесть розовых и красных фламинго, взлетающих над зеленой водой. Прелесть лакомки-гутии[23], мелькнувшей в чаще.

Прелесть пальм, вращающих на ветру зеленые лопасти своих мельниц.

Прелесть чернокрылых шумных каосов[24], их хмельные крики среди девственной тишины.

Прелесть сочной мякоти короссолей и мамей, аромат всех плодов, прелесть всех озерных даров, всех красок саванны!

Ослепительная радость Баоруко![25]

В тот год во всех красновато-желтых селеньях, обступающих озеро Азюэй, царили мир и благоденствие. В Фон-де-Шен, в Глоре и Фон-Розо под взрывы веселого смеха, под шутки и песни толкли в ступах просо нового урожая. По обе стороны границы, в Фон-Раве и Дапресе, в Лac-Лaxace и Эль-Фондо люди перекликались высокими голосами горцев:

— Primo mio! Vi tu campo de maiz у tu huerta de yuccas! Que maravilla...

— Viste tu el jardin mio?[26] — кричали гаитяне.

— Куманек! В этом году господь милостив! Возблагодарим дождик! — отвечали доминиканцы.

Ибо селенья в озерном крае — братья, братья, несмотря на границы, которые воздвигнуты между людьми ненавистью и историей. Да, они братья, и живут в той же дружбе, которая некогда объединяла деревни индейцев, лепившиеся в тех же местах. У народа, живущего на берегах озера, — одно сердце, в жилах течет одна кровь, та самая, которой негры обменялись когда-то с индейцами касика Свободы. По обе стороны границы живут одни и те же самбо[27]. Мужчины — суровые, ревнивые, мускулистые, худые, немногословные, с большими добрыми глазами и мягкой улыбкой. Девушки — меднокожие, с золотистым отливом, стройные, мечтательные, неутомимые в работе.

Урожай в тот год сняли хороший, давно уж не собирали такого. И нужно быть последним невежей, чтобы не перекинуться словом со своими братьями, живущими по ту сторону границы, не спросить, какой у них урожай. К тому же парни из Химани и Ля-Фурнии, посмеиваясь над редкими в тех местах пограничными постами, приходили в Бокан-Тикошон и Солейе поухаживать за тамошними девушками, гордыми и сильными. То же самое было в Тампе, Гуазума, Монте де лос Негрос, даже в Ля-Тринчера. И влюбленные, нежно сплетя пальцы, показывали язык самолетам из лагеря Гран-Сабана, которые кувыркались в воздухе, как взбесившиеся мухи. День за днем работали трудолюбивые руки, в полях наливались початки маиса, каждая гроздь бананов орошалась крестьянским потом, величайшей любовью был окружен каждый стручок красной фасоли, каждый стебель иньяма и каждый батат. И вот наконец наступил решающий в крестьянской жизни день — пора было людям собрать плоды своего терпеливого труда. Что скажут торговцы из соседнего городка? Почем будет ситец, эмалированная посуда, расписанные цветами стаканы, керосиновые лампы, сахар, соль, мачете, земледельческие орудия? Что нового скажет жизнь в этом году? Что скажет завтрашний день?

В хунфорах пред алтарями громоздились приношения, на озеро спустили пироги, нагруженные винами, настойками, сластями, цветами и фруктами. Агуэ Арройо, бог озер и рек, всегда был отцом и покровителем края, и нужно утолить его голод и жажду, нужно дать ему ладью, в которой он, могущественный лоас, вволю наевшись и напившись, пристанет к берегу и подаст своим детям знак. О, как ждали они этого знака! Что скажут тучи? Что пропоют ветры? Что объявят жрецы, чьи лица всегда так замкнуты? Сбудешь продукты за хорошую цену, тогда запасешься всем необходимым на целый год... Запастись-то запасешься, да разве только в этом дело?.. Никогда не знают покоя люди в озерном крае. Того и гляди — да как раз, когда меньше всего ждешь беды, — нагрянет землевладелец, или окружной начальник, или его советник, или лейтенант, или еще какой-нибудь хищник, и тогда хочешь не хочешь, а подавай ему все, что потребует...

В городке Фон-Паризьен, где все дома источены жучком-древоточцем, скупщик продуктов, налоговый инспектор, землемер и глава муниципалитета держали совет. Да, урожай хорош. Придется теперь крестьянам порастрясти мошну!

Местные воротилы разрабатывали настоящий план военных действий... А что говорят столичные газеты? ГАСХО — это что за новый зверь такой объявился? Нацелилась ли эта компания и на Фон-Паризьен? Кем она будет? Союзницей? Или врагом? Вертюс Дорсиль, мэр городка, был настроен совсем не так оптимистично, как его друзья:

— Не рассказывайте сказок, будто ГАСХО станет скупать маис! Что?.. Просо, бататы, манго? Да вы смеетесь! Ах, каучук? А откуда мы его возьмем, ваш каучук? До сих пор жили себе спокойно, так вот, на тебе! Нет уж, извините, я земли не продам. Все мы не прочь иногда пожаловаться на судьбу, а ведь зря сетуем. Испольщики — народ добросовестный, вносят арендную плату в срок. А кроме того, у моей жены — лавка... Куда я отсюда поеду? Разве в мои годы можно менять привычный образ жизни? Нет, никакой ГАСХО здесь не будет, поверьте моему опыту. Выпьем-ка за то, чтобы все осталось, как было!

Мэр и его гости чокнулись и выпили за урожай. К чему кривить душой? Крестьян всегда можно заставить раскошелиться; «большие доны» чувствуют себя здесь как у Христа за пазухой. От добра добра не ищут! Вряд ли можно ждать какой-то выгоды от американцев. Так что решено — ГАСХО не для Фон-Паризьена, пусть компания наживается в другом месте.

У Фон-Паризьена нет ни границ, ни застав. Главная улица — та же дорога, и вокруг нее роятся домики; они рассыпаны без всякого порядка, просто и естественно, как молодые побеги банана вокруг материнского ствола. Вот и скажи, где он начинается и где кончается, этот городишко. Мирный, тихий уголок, ни шумного колокольного звона, ни военных фанфар.

С котомкой за плечами, в огромной соломенной шляпе, надетой поверх платка, повязанного вокруг головы, колдун Данже Доссу шатался по Фон-Паризьену, поглядывая по сторонам круглыми, как у совы, глазами и рисуя в дорожной пыли своей палкой колдовские круги. Вот уже несколько дней его томила тревога. И тревога эта погнала его в город. Когда он шел через рынок, кругом сразу наступала тишина. Только несколько доминиканских крестьян, приехавших продать свой товар, зашушукались, указывая на Данже Доссу, на колдуна, который известен как заклятый враг Буа-д’Орма Летиро, величественного папалоа[28], патриарха и защитника этих мест. Матери хлопали по рукам бедных малышей, которые имели неосторожность показать пальцем на нечестивца, способного отнять у человека жизнь. Земля словно зазвенела таинственными голосами, в воздухе повеяло чем-то жутким, неотвратимым. Данже Доссу, повинуясь неуловимым знамениям, отправился в путь, навстречу опасности, которую пока почуял лишь он один. Выпрямившись во весь свой огромный рост и выпятив широкую грудь, колдун шел по городку размеренным трагическим шагом...

Фламбуаяны — «пламенеющие деревья», с красными гирляндами на верхушках, — как отряды раненых гигантов, взбираются в гору возле Петионвиля, Ля-Буля, Фермата и других городков. Вокруг горы петляет, вьется дорога, с нее несется неумолчный шум, но тяжелая завеса листвы поглощает все звуки. Тишина долины — лепечущая, прохладная, робкая; в горах тишина становится напряженной и гулкой.

Вилла господина посла стоит на холме, укрытая густой зеленью. Склоны холма — точно палитра, на которую времена года кладут бесконечное множество оттенков зеленого цвета. Бурдон отличается от соседних городков характером несколько скрытным; природа живет здесь жизнью упоительно-сладостной, но предпочитает не говорить об этом вслух; дома играют в прятки, притаившись во впадинах и ложбинках. Камень, дерево, бетон, черепица, мозаика радуют глаз, внезапно возникая из-за чопорных пальм, кривоногих кенепье и коварных кустарников, всегда готовых отпустить прохожему какую-нибудь колкость. Каждый резидент выбрал холм или ложбину по своему вкусу, но можно подумать, что все эти задумчивые виллы, эти белые, голубые, розовые дворцы, эти стилизованные негритянские хижины с позолоченной соломенной кровлей разместились среди складок земли по четкому плану, повинуясь чьей-то единой воле. Там и сям причудливой формы бассейны для плавания, изумрудные и бирюзовые пруды таращат среди травы свои влажные глаза и удивленно поглядывают на крутые вершины гор, на долину, на блеск далеких озер. Всякого, кто приезжает в Бурдон, сразу очаровывает гармония удивительного пейзажа. Каждый его изгиб, начиная с далекой линии морского берега и кончая гористым горизонтом, — все здесь играет красками, светотенью, бликами, все радует глаз.