Он раскрыл ладонь и взглянул на маисовые зерна, на бледные, благоухающие сердца. Потом посмотрел на небо. Стая голубей приближалась к полю. Буа-д’Орм дрожащей рукой вынул из сумки деку. Открыл ее, всыпал зерна, вложил початок. Неся деку на ладони навстречу встающему солнцу, шел он по маисовому полю. Дека пылала золотистым огнем — маленький желтый сосуд из тыквы, испещренный черными узорами, затейливой вязью линий, углов и кругов, опоясанный цепью червонного золота. Буа-д’Орм стряхивал с длинных маисовых листьев чистые капли росы в священный сосуд. Бодрым, уверенным шагом шел он сквозь чащу зеленых стеблей.

Голуби опустились на поле. Взяв из сумы горсть проса, он бросил корм птицам. Крылья вихрем закружились над головой. Буа-д’Орм закрыл деку. Сизый голубь сел ему на плечо. Он улыбнулся, глядя, как птица клюет с ладони зерно. Подобрав с земли посох, с декой в руке и с голубем на плече, старик направился к храму.

Стремясь добраться до своего прихода Гантье без малейшего опоздания, отец Диожен Осмен пробыл в Фон-Паризьене всего три дня. Конечно, он надеялся приезжать сюда время от времени, дабы отогревать измученное заботами сердце у вновь обретенного семейного очага. Но ему не терпелось поскорее вступить во владение своим новым жилищем — старым приветливым домом в чисто викторианском стиле, поднимающим свою причудливую крышу, с мансардами, слуховыми оконцами и башенками, до верхушек самых высоких пальм и манговых деревьев. Дом встречал пришельцев ласково и радушно, как добрая бабушка в крахмальном чепце, с милой беззубой улыбкой.

Отец Осмен познакомился с причетником Бардиналем, человеком неопределенного возраста, который после долгого общения с лицами духовного звания и сам стал смахивать на священника: крадущаяся, словно скользящая над землей походка, благостно сложенные руки, запах воска... К тому же причетник хромал на обе ноги; так и ждешь, что он вот-вот рухнет на колени. Судя по всему, неплохой парень; неотесан, конечно, и при этом — себе на уме, но в общем и мухи не обидит. Что касается мадам Амелии Лестаж, домоправительницы, — она занимала этот пост с давних пор, добившись его долгими жалобами и слезами. Бедная вдова и святоша, она чуть ли не ежедневно плакалась в жилетку тогдашнему священнику. Получив наконец желанное место, Амелия Лестаж сразу обрела уверенный и достойный вид. Не женщина, а воплощенная добродетель и совершенство...

Новый кюре был преисполнен юношеского рвения. Совесть больше не мучила его. Как истый крестоносец, он готов был собственной рукой пронзить мечом каждого, кто посмеет отступить от католической церкви:

— Вера или смерть!

Он не давал себе ни минуты отдыха. Понедельник — урок катехизиса местным сорванцам; вторник — хоровой кружок «Детей девы Марии» (дурнушки и дурочки, юные благовоспитанные тупицы — словом, «девицы из хороших семей»); среда и четверг — исповедь; пятница — посещение больных; в субботу утром — крестины, вечером — бракосочетания. Что касается воскресений... На воскресенье он составил для себя такую программу, что выдержать ее было можно не дольше двух воскресений подряд. Посудите сами: сразу после заутрени в Гантье — примчаться в Бруйяр, отслужить раннюю обедню, начав ее в половине шестого утра, потом снова сесть на мула и двинуться в Ля-Мардель; прибыть туда к семи часам, отслужить обедню и вернуться как можно скорее в Гантье, где в восемь утра возгласить Kyrie на торжественной обедне с певчими. Эдгар обещал заезжать за ним каждое воскресенье в девять часов утра, для того чтобы он мог отслужить еще одну службу в половине десятого, на этот раз в Фон-Паризьене, и повторить свою проповедь перед жителями Солейе, Бокан-Тикошона, Чертова Оврага, Пуассона, Башельри, Мартине: все они приходят в Фон-Паризьен на рынок. К десяти часам утра — уф! — отведав крови Христовой, Диожен наконец переведет дух и позавтракает в семейном кругу, ни о чем не тревожась до самой вечерни..

Он решил не мешкая начать операции против водуистского культа и за месяц завершить их. Первым этапом будет знакомство с приходом, сбор сведений о людях и обычаях. Только тогда можно перейти ко второму этапу — к массовому разрушению храмов. Двигаться концентрическими кругами. Начать с четырехугольника Гантье — Бонне — Боже — Жоли; оттуда, во главе толпы новообращенных, пойти на Делош, Котен, Карадок, Бруйяр, Мерсерон, Жанвье и Альт; потом, не давая себе ни дня передышки, атаковать хунфоры в Терр-Сале, Ля-Фосс-Демар, Леду, Ле-Руа, в Балане, Буассоньере, Дагее и Белизаже. Он соберет огромную силу, которая все сметет на своем пути и молниеносным ударом сломит сопротивление святилищ Радельри, Солейе, Менге и Бокан-Тикошона. Наконец он обрушится на самые дальние уголки долины Кюль-де-Сак, прочешет все берега озера Мартине, Фон-Паризьен и Пуассон, — и во главе огромной процессии, под колокольный звон, вернется в Гантье и отслужит там благодарственный молебен.

Озабоченно склонившись над картой, Диожен размышлял. Да, что и говорить, монсеньор архиепископ рассчитал все как нельзя лучше. Послал его в дыру, забытую богом и людьми, в осиное гнездо, в самый оплот водуизма. Он не прочел еще ни одной проповеди, а уже ощущал вокруг себя глухую стену враждебности, точно его планы уже всем известны. У этих гаитянских крестьян удивительное чутье, какой-то волшебный нюх. Попробуй-ка что-нибудь от них утаи! Успели уже разгадать, что замыслы святого отца имеют к ним прямое отношение. Можно подумать, что существует некий устный телеграф, некая организация, собирающая самые мелкие факты, отрывочные сведения и посылающая их в подпольный штаб; там их сличают и тасуют, отбрасывая все лишнее, — и отсылают конечный результат своей разведки в обратном порядке на места! У папалоа длинные руки, их щупальца проникают повсюду! Диожену чудилось, что все население озерного края знает его планы от начала до конца. Злобные косые взгляды как будто возвели вокруг него баррикаду, он оказался замкнутым во враждебном мире. Неспроста крестьяне так назойливо обивают порог церковного дома, предлагая купить у них разные товары: они явно надеются что-нибудь выведать. Хоть палкой их гони! У домоправительницы Амелии, которая за долгие ходы хозяйничанья в церковном доме вся заплыла жиром, было теперь работы по горло. Но уж с крестьянами она церемониться не желала — она и со священниками-то привыкла держаться на короткой ноге. Диожен не раз слышал, как она кричит неотвязным поставщикам:

— Нет и нет! Говорю вам, что мы ничего не покупаем! Я здесь командую, я! Отца Диожена захотели увидеть? Еще чего! Убирайтесь-ка отсюда! Ишь ты, пронюхали, что новый священник только что со школьной скамьи... Он пугливый, он доверчивый, сразу уши-то и развесит... Опять же — не белый, а негр... У, жулики! Мошенники! Вон отсюда!

Бардиналь, тоже служивший при церкви с самого детства, исподтишка бросал на кюре жалостливые взгляды и, казалось, говорил: «Бедный мечтатель!.. Послушал бы меня, Бардиналя! Ей-богу, жаль тебя. Для грязной работы «они» выбрали не белого, а тебя, дурачка! А ты и рад стараться, согласился как миленький. Ох, что тебя ждет! Я вижу это так же ясно, как если бы был самим прорицателем Антуаном Лангомье!»

Но, разумеется, ничего подобного Бардиналь вслух не произносил. Он держался крайне почтительно, даже раболепно, всегда сообщал все необходимые сведения, зажигал свечи, снимал нагар, скромно покашливал — словом, играл свою роль превосходно.

Как-то раз, составляя опись церковного имущества, Диожен увидел на столе маленький ящик картотеки с какими-то карточками.

— А здесь что такое? — спросил он Бардиналя.

— Запись исповедей, отец Диожен...

Диожен вытащил наугад первую попавшуюся карточку и прочитал:

МАДАМ КЛОДИО НЕПОМЮСЕН:

22 дек. ……….0,50 гурда

27 янв. ……….6 яиц

27 фев. ……….в кредит

5 марта ………1 гурд

Диожен кашлянул и быстро, не дочитав до конца, сунул карточку на место. Растерянный и задумчивый, он унес деревянный ящичек к себе в комнату.