Самсон Гейне, радуясь успехам сына, который хорошо переходил из класса в класс и пользовался любовью ректора лицея Шальмейера, стал задумываться о его дальнейшей судьбе. Не раз он заводил споры с женой, хотевшей видеть сына ученым. Но она не любила поэзии, к которой Гарри чувствовал склонность, и ни за что бы не согласилась, чтобы сын ею занимался. Самсон Гейне предпочитал для Гарри военную карьеру. Обычно не слишком многословный, он в таких случаях произносил длинные речи в защиту своего мнения.

— Надо понимать, — говорил он, — что наше время — это время великих полководцев и славных завоеваний. Неужели, Бетти, тебе не хотелось бы видеть нашего Гарри в мундире наполеоновского генерала?

И он ей тут же напоминал о судьбе одной ее подруги, которая вышла замуж за французского офицера, произведенного Наполеоном в герцоги.

— Со временем, — продолжал Самсон Гейне, — этот герцог станет королем, а твоя подруга королевой. — И он заканчивал свою речь шуткой: — Разве ты не хочешь, чтобы и твой сын был королем? Гарри Первый. Звучит неплохо?

Сам Гарри был увлечен французами и Наполеоном. Он до того полюбил мосье Ле Грана, что чистил медные пуговицы на его мундире и натирал мелом его белый жилет.

Как-то раз, сидя на мшистой скамейке дюссельдорфского Дворцового сада, Гарри погрузился в чтение. Он очень любил «Дон-Кихота» Сервантеса и много раз перечитывал эту книгу. Рыцарь Печального образа пленял Гарри своим благородством и душевной чистотой. Разве Дон-Кихот из Ламанчи был виноват в том, что мир так зол и жесток? Ведь рыцарь хотел защитить всех обиженных и обездоленных, но это ему не удавалось, и он каждый раз попадал в беду и испытывал разочарование. Гарри часто плакал от огорчения, когда видел, что Дон-Кихот честно сражается с ветряными мельницами или принимает медный таз цирюльника за шлем грозного волшебника.

Гарри с увлечением читал бессмертную книгу Сервантеса, но вдруг его внимание привлек какой-то шум. Он поднял голову и увидел, как по широкой аллее Дворцового сада медленно двигалась кавалькада. Солнце, пробиваясь сквозь листву, играло на золоте военных мундиров. Впереди на маленькой белой лошадке ехал французский император. Он спокойно сидел в седле, одной рукой высоко подняв поводья, а другой нежно похлопывая свою лошадь по красиво изогнутой шее. Гарри охватил восторг. Ему почудилось, что он во сне и это не Наполеон едет по саду в сопровождении своей свиты, а какой-то античный бог, отправившийся на прогулку в священные рощи Греции.

Верховая езда в аллеях Дворцового сада строго запрещалась. За нарушение правила взимали штраф в пять талеров. Гарри припомнил это и улыбнулся. Конечно, ни один из полицейских не решился бы задержать императора и взыскать с него положенный штраф, и он ехал спокойно и уверенно в своем зеленом мундире и исторической треугольной шляпе. Глаза Наполеона казались ясными как небо, на его губах играла улыбка. Но мальчик подумал, что стоит свистнуть этим губам, и от всех князей, попов и вельмож не останется следа во всем мире. Лоб императора был нахмурен, словно в нем гнездились угрозы грядущих боев.

Гарри отбросил книгу. Он забыл о бедном Дон-Кихоте, который неудачно хотел устроить мир по-своему, и думал только о нем, о французском императоре, заставлявшем народы подчиняться своей воле.

Семья Гейне постепенно увеличивалась. После сестры Шарлотты появились на свет еще два брата — Макс и Густав. Гарри, наслушавшись народных сказок, жалел, что в их семье нет, как в сказочных семьях, семи братьев. И он мечтал о том, чтобы он был один из семи принцев, сыновей короля какой-то волшебной страны. Мальчик привык создавать жизнь в своем воображении. У неге уже был свой мир, полный причудливых фантазий.

Но действительность оказывалась совсем иной. Увы, его отец совсем не походил на сказочного короля. Дела Самсона Гейне шли с каждом годом все хуже и хуже; надежды на расцвет торговли при французах быстро исчезли. Ввоз английских товаров в прирейнские области был закрыт, а торговля отечественными сукнами тоже стала ограниченной из-за таможенных рогаток. Самсону Гейне пришлось искать других заработков. Одно время он взялся распространять государственные лотерейные билеты; не пренебрегал и разными коммерческими делами.

Однажды Самсону Гейне довелось прочитать в случайно попавшей к нему амстердамской газете, что там умер некий фон Гельдерн и нотариальная контора разыскивает его родственников для вручения им наследства в тринадцать миллионов гульденов. У Самсона Гейне закружилась голова. Не желая слушать ни доводов, ни советов благоразумной жены, он вместе с одним дальним родственником отправляется в далекий и утомительный по тем временам путь в Амстердам. В доме царит радостное ожидание. Даже скептическая Бетти Гейне не теряет надежду, что колесо счастья повернется в их сторону. Маленький Гарри живет самыми сладкими иллюзиями: ему уже кажется, что он станет сыном миллионера и отправится в кругосветное путешествие — увидит берега Ганга, пальмы и лотосы юга, голубоватые льды Гренландии..

Погоня за наследством оказалась призрачной. Дюссельдорфская семья фон Гельдерн не имела никакого отношения к покойному богачу, и Самсон Гейне напрасно растратил свои скудные сбережения на ненужную поездку в Амстердам. Ему не удалось разбогатеть подобно его брату Соломону Гейне, который к тому времени уже стал крупным гамбургским банкиром.

Но, если семья Гейне и не знала прочного материального благополучия, все же мир и согласие жили в скромном доме на Болькеровой улице.

После того как мосье Ле Гран покинул город, потому что ему по приказу командира пришлось отправиться в новый военный поход, — в чуланчике, где он жил, поселился Гарри. Барабанщик унес с собой и картинки со стен, и походную кровать, — оставил на память только портрет Наполеона, который продолжал висеть на стене чуланчика. Здесь Гарри пристроил полочку для книг.

Часто в длинные зимние ночи мальчик, надев на себя отцовскую шубу и вязаный колпак (потому что чуланчик плохо отапливался), просиживал далеко за полночь над какой-нибудь увлекательной книгой. Иногда приходилось прерывать чтение, потому что догорала восковая свечка, выпрошенная им у кухарки. Гарри тихо сидел в чуланчике, боясь, чтобы мать не застала его за книгой в такой поздний час. Ежась от холода, он читал до тех пор, пока серый рассвет не врывался в его оконце. Он плакал горькими слезами над гибелью Кая и Тиберия Гракхов, Робеспьера и Сен-Жюста — прославленных борцов за свободу.

Гарри добывал книги у своего дяди Симона фон Гельдерна, слывшего среди горожан чудаком и даже своим внешним видом выделявшегося среди дюссельдорфских жителей. Симон фон Гельдерн одевался по старофранцузской моде — носил длинный сюртук с расходившимися полами, что делало его похожим на трясогузку, короткие штаны с белыми шелковыми чулками и башмаки на пряжках. За плечами у него висела длинная косичка, которая болталась из стороны в сторону, когда этот порывистый и подвижной человек шел по улице, погруженный в свои мысли. У него была страсть к сочинительству. Он писал на разные — главным образом политические — темы очень тяжелым, канцелярским слогом, усвоенным им в иезуитской коллегии. Это был благородный и добрый человек, который любил больше всего на свете книги и хотел во что бы то ни стало приносить пользу обществу. Однако он не занимался каким-либо определенным делом, а считался чем-то вроде «частного ученого». Когда соседские старушки являлись к Симону фон Гельдерну за медицинским советом, думая, что он унаследовал знания своего отца и брата, добродушный Симон приходил в ярость и прогонял их из дому.

Гарри очень любил своего дядю Симона, что не мешало ему иногда подшучивать над его длинным носом или старомодной косичкой.

— Дядя, правда, что ваш нос сделался таким длинным потому, что вы сами его вытянули? — лукаво спрашивал Гарри.

Дядя Симон сердился, бранил племянника за непочтительность и тут же принимался дергать себя за нос.