«Сколько людей и который уж год ломают голову над причинами преступности в нашей стране, — размышляет Стрельцов. — Нелегкий вопрос, конечно… Считается, что главная причина в антиобщественных взглядах и привычках. Но ведь это слишком абстрактно… А как в каждом отдельном случае? Как формировался, например, такой бандит, как Сашка Козырь?.. Что Петра Жукова на ту же дорожку толкнуло? Парень из рабочей семьи… Рано остался без отца? Да, это немаловажно. Рано стал хорошо зарабатывать и пить? Это тоже… А может быть, еще п пагубное влияние такой «сильной личности», как Козырь? А это уж вне всяких сомнений!..»

Капитан невольно вздыхает. В голову лезут мрачные, противоречивые мысли.

«А если Жуков все еще под его влиянием? Судя по всему, он слабоволен. Не мог разве Козырь, вернувшись в старые края, припугнуть его, как прежде?.. А если так, то ничто не исключено…»

Нет, в это капитан не хочет все-таки верить. Он даже встряхивает головой, чтобы рассеять эти мысли.

Но вот наконец и Дубки!

В Дубках Стрельцов со своим помощником тщательнейшим образом изучает косогор, с которого отчетливо просматриваются самые отдаленные уголки станционной территории. На главном пути стоит только что прибывший товарный состав. В бинокль они отчетливо видят на стенках вагонов меловые надписи.

— Действительно, все как на ладони, — задумчиво замечает капитан. — Лучшего места для обзора станционных путей и поездов трудно подыскать. Прав, пожалуй, полковник Ковалев…

Сделав несколько снимков станции с разных точек косогора, капитан посылает Карцева в почтовое отделение рабочего поселка, а сам направляется на станцию.

Представившись начальнику станционного почтового отделения, Стрельцов ознакомил его с санкцией прокурора на просмотр телеграмм, принятых и отправленных в этом месяце.

Не менее часа уходит у капитана на просмотр бланков, исписанных разными почерками. Однако ни один из текстов не вызывает у него ни малейшего подозрения: в них нет и намека на скрытый смысл или подтекст.

А спустя еще полчаса Стрельцов встречается с Карцевым.

— Не обрадуем мы полковника, — разочарованно произносит капитан. — Не подтверждается пока его догадка…

— Почему же, товарищ капитан? — удивляется Карцев. — Телеграммы разве из Дубков только можно посылать? А с соседней станции? Из Прудков, например, до которых всего десять километров. Разве не устроило бы их это?

— Нет, Леша, не устроило бы, — покачивает головой Стрельцов. — Им время дорого, а тут пока доберешься… Да и зачем наводчику Козыря в Прудки ехать, когда и тут есть телеграф?

— Что же получается тогда?.. — растерянно произносит Карцев.

— А получается, Леша, что построили мы неверную версию, полагая, будто Козырь действует по прежнему шаблону. Видно, он придумал иной способ общения со своим наводчиком.

— А этот чем плох?

— Да тем хотя бы, что уже употреблялся. А Козырь, судя по всему, не глуп и понимает, чем ему грозит работа по шаблону. Придумал, вероятно, что-то новое… Делать нам здесь больше нечего, пора возвращаться.

В машине капитан снова погрузился в задумчивость.

— А может быть, это и не Козырь вовсе, товарищ капитан? Разве не мог кто-нибудь ложные слухи распустить, что это снова он? Тот же Жуков, например.

К удивлению Карцева, Стрельцов не возражает против такого допущения.

— Все может быть, — спокойно соглашается он. — В любом деле, а в нашем тем более, нет ничего опаснее предвзятого мнения. Однако думается мне, что это все-таки Козырь.

И опять умолкает. Молчит и Карцев. А когда половина пути остается позади, спрашивает вдруг:

— Можно мне задать вам один, может быть не вполне уместный, вопрос?

— Попробуйте, — улыбается Стрельцов.

— Почему вы взяли помощником меня, а не старшего лейтенанта Самойлова?

— Потому что он позер.

— Вы думаете, у него не подлинная храбрость?

— Типичная показуха… — смеется капитан.

— А я?.. А меня вы за кого принимаете? Я, по-вашему, храбрый или не очень?..

— Нет, вы не из очень храбрых, Леша. Но у вас есть чувство долга. А это я ставлю значительно выше не только показной, но и беззаветной храбрости. Я ведь тоже не из отчаянно храбрых.

— А жизнью рискуете всякий раз только по долгу службы, значит?

— Зачем же только по долгу службы? По долгу человека, коммуниста. И потом не так уж часто.

— Ас чувством страха как же? Оно ведь самой природой запрограммировано в нормальном человеческом организме, как средство самосохранения…

— Ну, если так уж основательно запрограммировано, что и преодолеть невозможно, надо менять службу. Надеюсь, однако, что у вас не дойдет до этого.

Вернувшись из Дубков, Стрельцов докладывает Ковалеву о результатах. Похоже, что это не обескураживает полковника. Ничем не выражая своего разочарования, он сообщает капитану новость.

— Вчера вечером старший лейтенант Самойлов видел Жукова на станции Прудки. Несмотря на теплую погоду, он ходил там почему-то с поднятым воротником и в кепке, надвинутой на самые глаза. В общем, производил такое впечатление, будто боялся быть узнанным. Как вы думаете, зачем ему понадобилось ездить в Прудки, да еще прятаться от кого-то?

— Понятия не имею, — удивленно разводит руками капитан Стрельцов. — Поехать туда он мог, конечно, по какой-нибудь своей надобности, но почему старался быть неузнанным, действительно странно. Весьма возможно, впрочем, что он опасался встречи с Козырем. Жуков убежден ведь, что Козырь здесь и ищет только благоприятного случая, чтобы расправиться с ним.

— А не могло быть обратного?

— Не понимаю вас, товарищ полковник…

— Не мог разве сам он искать Козыря и опасаться, что кто-нибудь заметит их встречу?

— Но были слухи, что Жуков предал Козыря. И если это так, то решится он разве на такую встречу?

— А вы поинтересовались, кто эти слухи распускал? Может, сам же Жуков?

— Не думаю, — покачивает головой Стрельцов. — Жуков сам страшится этих слухов и уверяет, что Козырь был слишком осторожен, чтобы посвящать его в свои секреты.

— Этому трудно поверить. Насколько мне известно, они были не только сообщниками, но и друзьями. Во всяком случае, таково было мнение всех, кто их знал. На следствии, правда, Жуков вынужден был дать некоторые показания, которые усугубляли вину Козыря.

— Может быть, вот этого-то и не простил ему Козырь? Во всяком случае, это могло послужить поводом для слухов о предательстве Жукова.

— А зачем Самойлов в Прудки ездил? — спрашивает Стрельцов Ковалева. — Его это инициатива или вы посылали?

— Я поручил ему поинтересоваться почтово-телеграфными отделениями нашей дороги. Санкция прокурора на это имеется.

— И в Дубках тоже?

— Я ведь не знал, что и вы почтовым отделением Дубков заинтересуетесь. Но внимание его привлекли лишь Прудки. На всех остальных станциях ничего подозрительного он не заметил. Сейчас Самойлов принесет официальную справку со своими выводами. Не мешает и вам с ними познакомиться.

Полковник снимает трубку внутреннего телефона и вызывает Самойлова.

— Я жду вас, товарищ старший лейтенант.

Самойлов не заставляет себя долго ждать. Небрежно кивнув Стрельцову, он кладет на стол полковника Ковалева папку.

— Здесь результат обследования почтово-телеграфного отделения станции Прудки, товарищ полковник.

— Так, так… Любопытно! — оживляется Ковалев, торопливо пробегая глазами справку Самойлова. — Вот, полюбуйтесь сами, Василий Николаевич! — Он протягивает Стрельцову страницу из справки Самойлова с текстом двух телеграмм.

Капитан дважды перечитывает их содержание, не торопясь с выводами, хотя догадывается, что и полковник Ковалев, и старший лейтенант Самойлов уже разгадали истинный их смысл. А телеграммы очень короткие. В одной всего четыре слова: «Митя приедет девятнадцатого семнадцатым». Вторая чуть подлиннее: «Двадцатого день совершеннолетия Кати. Не забудь поздравить». Подписи под ними разные. Даты отправления тоже. Адресованы они разным лицам в почтовое отделение станции Грибово.