Пишущий эти строки из всех сепаратизмов видел своими глазами только один — украинскую самостийность. Газеты, выходящие на мове (судя по словам знатоков, на очень плохой мове), называли этот сепаратизм явлением огромного исторического значения. Но и противники самостийности считались с ней, как с фактом, требующим «весьма осторожного и вдумчивого отношения». Любопытно то, что перед этим фактом сепаратизма остановились с почтительным испугом даже большевики, люди, как известно, не слишком церемонящиеся с подлинной историей: они основали украинскую советскую республику, — правда, советскую но все же украинскую. Совершенно иначе воспринимала «факт огромного исторического значения» молва, предшественница малой истории: она резонно указывала, что, если бы не было самостийности, то кто бы знал и кто бы щедро оплачивал деньгами и почетом премьера Голубовича и «генерала» Петлюру?

Комедия украинской самостийности теперь, по-видимому, снята с репертуара. Но в других местах сезон политического фарса продолжается. К нам часто приходят вести о кабинетах, совещаниях, конференциях, заседающих в столицах так называемых «чушь-республик». Иногда Рейтер уныло делает попытку сообщить фамилии главных деятелей этих кабинетов — и всякий раз почему-то кажется, что фамилии им перевраны: так нам трудно привыкнуть к мысли, что премьерами, президентами, министрами могут быть люди решительно никому на свете неизвестные. А между тем, именно, в этой совершенной неизвестности весь raison d'etre подобных правительств.

Впрочем, победителей не судят, даже если они победители на час. Фарс пока продолжается и, по-видимому, с некоторым успехом: в академических кругах говорят, например, о приглашении на междусоюзнический научный конгресс представителей «чушь-республик». Пожелаем, чтобы эстонская физика, мордвинская химия и латышская математика были достойно представлены на конгрессе междусоюзнической науки.

«Пройдут года» — и конечно многое переменится. Мы узнаем, вероятно (уже есть кое-какие прецеденты), что 99 % сепаратистов были сепаратистами только временно, по дальновидным тактическим соображениям, а в глубине души неизменно держали курс на «единую и неделимую»… Малая история составить в алфавитном порядке список темных людей, бывших министрами, президентами и послами. Это будет с ее точки зрения необходимое и достаточное объяснение всему случившемуся.

В психологическом отношении здесь перед нами картина, сходная с той, какую являет собой большевизм: сколько негодяев горит ныне желанием возродить несовершенное человечество! сколько Алкивиадов желает найти применение своим политическим и другим талантам!..

Так дело обстоит не только у нас. Никогда во всем мире рекламная демагогия и демагогическая реклама не имели такого успеха, как теперь. Валит густой дым от гаснущего огня. После сенсаций, которыми нас ежедневно оглушали в течение последних пяти лет, курс славы совершенно изменился — не только количественно, но и качественно. В старину (шесть лет тому назад была старина) писатель, желавший обновить на своем челе приглядевшиеся или потрепанные лавры, в лучшем случае писал сенсационную статью, в худшем — учинял скандал в публичном месте. Теперь ему необходимо по крайней мере взять Фиуме.

Разве не было бы всем спокойнее, если б современные Алкивиады завели себе собак?

Существует теория (обыкновенно приписываемая Гегелю), по которой всякое явление повторяется в истории дважды: один раз — как трагедия, другой раз — как фарс. Если б эта теория была верна, то за страшной драмой мировой войны должна была бы последовать комическая на нее пародия. Я не хочу сказать, что оно так в действительности и случилось. Но до известной степени подобный взгляд находит подтверждение в нынешних событиях.

Все в этой польско-советской войне было хорошо, самобытно и своеобразно, начиная, с самого ее возникновения. Директор банка Грабский дал Аннибалову клятву освободить единокровный Киев от векового московского ига. Радек и Дзержинский, как один человек, поднялись на защиту святой Руси от ляхов. Генерал Брусилов не стерпел обиды, нанесенной коммунистическому идеалу. Таково было начало; продолжение было лучше.

В стратегическом отношении — решаюсь утверждать это, не будучи стратегом — ни одна кампания Наполеона не являла такой стремительности, такой быстроты натиска, такой молниеносности наступления, как первый поход — поляков на Киев, — как второй поход — большевиков на Варшаву — и как третий поход — поляков на Брест-Литовск. Знаменитейшие прорывы мировой войны по размеру пройденного пути и по быстроте его прохождения ни в какое сравнение с этими походами не идут и идти не могут. По дороге между Киевом и Варшавой, как известно, расположен целый ряд Верденов; но они брались обеими сторонами со сказочной быстротой, далеко за собой оставляющей штурмы Льежа, Антверпена и Мобежа. Польско-советские Наполеоны показали, что неприступные крепости можно брать и без сорокадвухсантиметровых мортир и даже вообще без артиллерии. Так, Осовец, который в 1915 году продержался несколько месяцев против армии Гинденбурга и Людендорфа, в 1920 году переходил из рук в руки за промежуток времени, отделяющий утренний номер Matin от вечернего номера Temps. Всего изумительнее в этих невиданных в истории чудесах военного искусства было то, что военный корреспондент английской газеты (помнится, Times'a) невозмутимо назвал «крайне малым коэффициентом кровопролития».

Этот необычайный стратегический темп событий, в связи со столь же необычайной изменчивостью военного счастья, создал еще более необычайные осложнения при ведении мирных переговоров. Так, 22 августа в Минске Данишевский на заседании мирной делегации хладнокровно предъявил полякам все каменевские. пункты: польская буржуазия разоружается, польская буржуазия гарантирует, польская буржуазия обязуется. А на следующий день представители польской буржуазии столь же хладнокровно заговорили с москалями о границах 1772 года.

Не менее своеобразна была и творимая легенда этой войны. Мы все помним 1914-ый год. Помним, как казак Кузьма Крючков в один день насадил на пику двенадцать австрийцев. Помним, как три французских пуалю взяли в плен сто пятьдесят бошей-улан (в представлении парижских газет вся германская армия тогда почему-то состояла из гусар смерти и из улан). Помним, как чудо-богатыри, врываясь на плечах неприятеля в польскую деревню, отпаивали теплым молочком грудных младенцев, которым вылощенные прусские лейтенанты в моноклях и коварные немецкие сестры милосердия^{3}, уходя, как водится, выкололи глаза… «Ou sont les neiges d'antan»? Где «Биржевка»? Где военный обозреватель Михайловский? Где военный бытописатель Окунев? Где военный лирик Григорий Петров?

В эту войну не было ничего подобного. Наскоро, уныло, точно исполняя необходимый, принятый у больших, обряд, обе стороны по радиотелеграфу обвинили друг друга в зверствах, кратко пожаловались «цивилизованному миру» и успокоились, справедливо рассудив, что цивилизированному миру зверства несколько надоели: даже не издали по данному вопросу никакой «книги»; одно это было явным нарушением порядка. Что касается геройских подвигов, то из них цивилизованный мир был оповещен только об одном, — именно о тех чудесах храбрости, которые проявила польская мирная делегация, перешедшая через три горящих моста ровно за одну минуту до того, как все они обрушились в воду. Это тоже было своеобразно. Кузьма Крючков заколовший двенадцать австрийцев, выражал стиль 1914 г. Но Кузьма Крючков в роли делегата, посланного просить о мире, это, по-видимому, последнее слово военной моды.

Само собой разумеется, что комическую ноту усиливал на польской стороне выступавший в качестве «нашего верного и доблестного союзника» генерал Петлюра. До известной степени его компенсировал у большевиков 25-летний главковерх князь Тухачевский. По словам Л.Н. Толстого, по Тульской губернии в 80-х годах ходил сумасшедший мужик, называвший себя светлейшим военным князем Блохиным. Коммунистический князь-главковерх Тухачевский ему, вероятно, приходится родней. Недурен был также тот большевистский генерал, который, заняв Сольдау, поклялся — честью красного мундира — не уходить из города, пока он не будет возвращен Германии, — и ушел на следующий день.