Странно то, что, со своими либеральными взглядами, великая княгиня была любимицей Николая I! Расходились они как будто почти во всем, но царь часто у Елены Павловны бывал. „Елена — это ученый нашего семейства‟, — говорил император. Она действительно была очень образованна, — ее воспитанием руководил в Париже сам Кювье. Все современники лестно отзывались о ее красоте и уме. „Личико у нее премиленькое, и таким, конечно, всякому покажется, потому что имеет черты правильные, свежесть розана, взгляд живой, вид ласковый‟, — писал дочери (Самариной) Юрий Нелединский-Мелецкий. „Сеtte princesse si belle, si spirituelle, est célèbre en Europe pour la grâce de ses manières et l'intérêt de sa conversation‟{11}, — замечает Кюстин, ненавидевший и царскую Россию, и русских вообще. „У великой княгини много противников в петербургском обществе. Причина тому — превосходство ее ума и ее обращения, в котором она не допускает излишней фамильярности‟, — говорит Киселев. Иосиф Бертенсон вскользь упоминает о „необыкновенном светлом уме‟ Елены Павловны.

Принцесса Матильда приходилась великой княгине двоюродной сестрой и принята была как родная. На нее посыпались приглашения, — именно на нее, а не на ее мужа. В первый же день, когда принцесса была приглашена одна на обед в Михайловский дворец, Демидов устроил ей бурную сцену, заявив, что не желает играть роль принца-супруга. В действительности, он не рассматривался и как принц-супруг. Титул князя Сан-Донато за ним в России признан не был: он был просто коллежский асессор Демидов, находящийся в немилости у царя. Елена Павловна, ничего против него не имевшая, могла только сказать принцессе: „И ne sera question de rien pour votre mari, mais on lui conseille de faire le mort‟{12}. „On‟{13} это был, разумеется, Николай I.

В первое же воскресенье после приезда в Петербург Матильда была представлена императору и чрезвычайно ему понравилась. В своих воспоминаниях принцесса об этом говорит несколько неопределенно, как бы уклончиво, но вывод из ее слов, очевидно, должен напрашиваться сам собой: она дает понять, что царь в нее влюбился. Ничего невозможного тут, конечно, нет, но что-то уж слишком много коронованных особ влюблялось в принцессу Матильду: и Наполеон III, и Александр II, и Николай I. По-видимому, „романа‟ в настоящем смысле не было (принцесса этого и не утверждает), а большая милость, несомненно, была. Дочь Николая, королева Вюртембергская Ольга, впоследствии говорила о Матильде:

„Кажется, она воображала, что ее дядя все еще царствует... Искренность ее была очаровательна, но в нашем кругу удивляла: она порою бывала угрюма, однако умела поступаться своей гордостью, когда надо было чего-либо добиться. Нельзя было понять, любит ли она или ненавидит своего мужа... Мой отец имел к ней слабость, но он совершенно не выносил Демидова, и ему было неприятно, что она замужем за этим человеком... Нелестно отзывалась о ней впоследствии и императрица Евгения, считавшая ее женщиной дерзкой, безнравственной („de vie dissolue‟), злой на язык и никого не щадящей...‟

В России молодожены не засиделись. 17 августа они приехали в Париж. Мечта наконец сбылась.

Здесь, собственно, и кончаются юные годы принцессы Матильды. Парижский период ее жизни имеет тесное отношение не только к малой, но и к большой истории. Продолжался он очень долго: без малого семьдесят лет. Жизнь принцессе выпала занимательная. Она знала едва ли не всех французских, русских, немецких, английских государственных людей последнего века, была дружна с Сен-Бёвом, Флобером, Гонкурами, Тэном, Ренаном, Пастером, обоими Дюма, Литтре, Клодам Бернаром. В ее доме, на улице Berri, в котором теперь помещается бельгийская миссия, сошел с ума — или обнаружил первые признаки безумия — Мопассан. Видела она вообще очень много. Лучшей чертой в принцессе Матильде был именно жадный интерес к жизни, к людям вообще и особенно к талантливым людям. В сочетании с высоким общественным положением, это создало ей „право на биографию‟ — право вообще довольно неопределенное. „Характеристикой‟ ее заниматься не стоит: в ней ничего замечательного не было, но ее имя попадается в исторических книгах, в биографиях писателей, в мемуарах современников беспрестанно. Был ли мир, в котором она жила, „хуже‟ или „лучше‟ среднего уровня мира противоположного, враждебного, — не знаю. Тут беспристрастная оценка вряд ли возможна. На снисходительность же оба мира теперь имеют достаточное право.

В конце жизни принцессы в Париже было принято над ней подтрунивать. Всем было известно, что она состоит в каком-то подобии гражданского брака с художником, носившим прозаическую фамилию Попелен{14}, что она целиком приняла его взгляды{15} и тем не менее вечно с ним воюет. Общество перестало прощать принцессе и ее резкость. А скорее всего, тут сказался обычный закон общественной расплаты за прежние неумеренные восторги.