Марк Алданов

notes

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

Марк Алданов

ТЬМА

Этот ресторан существовал несколько сот лет. Так, по крайней мере, утверждали путеводители: он значился во всех путеводителях как историческая и гастрономическая достопримечательность Парижа. Случайные туристы редко посещали ресторан, расположенный в далекой от центра, вышедшей давно из моды части города. Прежде в нем преимущественно бывали знатоки из парижан, богатые, титулованные люди или подделывавшиеся под богатых и титулованных. Наиболее известным своим завсегдатаям ресторан иногда выдавал посмертное отличие: их именем называлось то или иное сложное блюдо, будто бы ими изобретенное. Гостей из года в год встречал старик метрдотель, которого завсегдатаи называли по имени: Альбер. Он показывал стоящим внимания новичкам автографы под портретами на стенах, «золотую книгу», «исторические столы», когда-то созданные его вдохновением или вдохновением его предшественников. Впрочем, он и сам давно верил, что Наполеон часто здесь обедал, притом всегда за большим круглым столом в правом углу. «Стол Наполеона» предполагалось даже было отгородить цепью, но правление акционерного общества, которому принадлежал ресторан, отклонило это убыточное предложение.

Цены в ресторане и в прежние времена были таковы, что люди, достаточно богатые для откровенности, порою пожимали плечами, просматривая счет. Теперь пожимали плечами решительно все: этого требовал новый хороший тон. Недавно компания немецких офицеров, ценителей всего «Echt Pariser», хотела было даже поднять историю из-за цены «Homard à l'Armoricaine» (старый спор гастрономов между обозначениями «à l'Armoricaine» и «à l'Américaine»{1} был решен в пользу первого больше по соображениям о том, что новые хозяева города не любят Америку; впрочем, они были выше этого: в печатной карте одно знаменитое вино сохраняло имя еврейского владельца виноградника — они сносили даже это). Из истории ничего не вышло: очень большое лицо — как говорили, «сам Геринг» — велело оставить ресторан в покое. Лицо нередко удостаивало ресторан посещением, и тогда вокруг стола Наполеона занимали места неприятного вида штатские люди, на которых искоса поглядывали лакеи и посетители, обмениваясь замечаниями шепотом. Вело себя лицо в высшей степени корректно и либерально: восхищалось винами, в том числе и еврейским, снисходительно признавало красоту Парижа и на ужасном французском языке рассказывало парижские анекдоты — «das kann man nicht Deutsch erzählen»{2}, — вызывая всеобщее восхищение свиты.

Немецкие офицеры появлялись в ресторане нередко, хотя он был очень дорог и при установленном курсе марки. Среди них уже были и завсегдатаи, называвшие старого метрдотеля по имени. Но большую часть посетителей составляли новые штатские господа, которых мосье Альбер прежде никогда не встречал. И как старательно они ни пожимали плечами, расплачиваясь, как ни говорили возмущенно «Non, tout de même!»{3}, старый метрдотель отлично понимал, что для них цены блюд и вин не имеют ни малейшего значения: все они ежедневно загребали десятки и сотни тысяч на разных сделках с немцами. Мосье Альбер был с ними очень почтителен, но совершенно их презирал, несмотря на то что они оставляли на чай много щедрее, чем прежние посетители. Прежние заходили редко, и с ними он обменивался вздохами и грустными усмешками. Прежние изумленно глядели на жарту: «Господи! Как же вы теперь достаете все это?» Метрдотель печально улыбался и разводил руками, показывая, что этого не может сказать даже им.

В этот вечер в ресторане не было немцев (без них, несмотря на привычку к ним, посетители чувствовали себя гораздо лучше). Столы были заняты не все. Для ранней осени день был сумрачный и холодный» К обеду уже начало темнеть, и ровно в 7 часов 30 минут мосье Альбер приступил к совершенно ненужной, но обязательной ночной декорации. Синяя бумага и белые накрест бумажные ленты оставались на окнах с начала войны. Густо замазано было синей краской окно слабо освещенной передней. Свет не прокрадывался на улицу ни из окон, ни из-под двери. Надо было только опустить и тщательно пригнать шторы и портьеры на окнах главной комнаты. Мосье Альбер это проделывал каждый вечер не без удовольствия, и так же теперь это встречала публика ресторана, точно военные предосторожности облагораживали всеобщую, полную и несомненную безопасность. Компания спекулянтов, занимавшая большой стол у правого окна, с полной готовностью пошла на жертву родине — поднялась с мест, облегчая работу мосье Альберу. Обмениваясь с ними подобающими шутками, он проделал то, что полагалось, затем потревожил господина, пришедшего уже довольно давно, еще до семи, и читавшего в одиночестве газету за столом у другого окна. Этого господина с желтоватым измученным лицом, с траурной повязкой на рукаве пиджака мосье Альбер не относил ни к прежним, ни к новым. В былые времена он в ресторане не появлялся; но и на новых совершенно не походил. Заказывал он обычно лишь какую-нибудь котлету, бутылку минеральной воды и чашку кофе. Метрдотель предполагал, что господин болен желудочной болезнью и нуждается в хорошем диетическом столе, который теперь можно получить только в первоклассном ресторане. И хотя ради котлеты и бутылки минеральной воды не занимают стола в таком месте, мосье Альбер этого посетителя, ставшего в последнее время завсегдатаем, встречал вполне учтиво — из-за траурной ли повязки, или из-за того, что господин с явным отвращением смотрел на всю публику ресторана« Как большая часть посетителей, он теперь приезжал на велосипеде. Его новеньким, лучшей фабрики, велосипедом неизметнно восхищался в передней мальчик в синей курточке с золотыми пуговицами.

Вошла еще компания с веселым «Ah!» и «Oh», невольно вырывавшимися у каждого при переходе из темноты в ярко освещенную уютную комнату, при виде столов с белоснежными скатертями, бутылок с золочеными воротничками в ведерках. Мосье Альбер заботливо их рассаживал, высказывая печальные соображения о погоде (он говорил так, будто и погода теперь была не та, что в прежние времена). Затем - было 7 часов 55 — в передней послышалось что-то вроде «звяканья шпор» или даже «бряцания оружия». Мальчик в синей куртке широко распахнул дверь. Вошли два германских офицера. Высокий, плечистый, на диво выбритый полковник, тоже новый завсегдатай, раза два приезжавший в свите большого лица, прямо направился к столу Наполеона в сопровождении мосье Альбера. Метрдотель не различал немецких погонов и обычно всех пожилых офицеров называл: «Votre Excellence»{4}, что с их стороны никогда возражений не вызывало. Он, впрочем, знал, что этот завсегдатай имеет лишь чин полковника; но называть немца «Mon colonel»{5} было ему неприятно.

Другой офицер мало отличался от первого по возрасту и по наружности: оба были крепкие, крупные, краснолицые люди с квадратным, украшенным снизу складками затылком, с тем общим в выправке, даже в выражении лица, что испокон веков облегчало работу враждебных Германии карикатуристов И что во всех странах, без всяких войн, всегда вызывало недоброжелательство к немцам. Только второй офицер носил усики, не имел на левой бледно-пухлой руке двух пальцев, да еще лицо у него было благодушнее, и погоны не совсем такие. «Должно быть, подполковник», — подумал метрдотель, достойно-почтительно подвигая вошедшим стулья, и мысленно пожелал рака желудка и полковнику и подполковнику.

Полковник заказал обед, не взглянув ни на карту, ни на метрдотеля; у него вид был такой» точно он произносил тронную речь. Подполковник, напротив, погрузился в перечень блюд. От профессионального взгляда мосье Альбера не ускользнуло, что смотрит он больше на правую сторону листа.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: