«Так. Мало того что маньяк, так еще и извращенец», — догадалась я. А вслух сказала:

— Эй, ты мне это брось! Садо-мазо — не мой стиль. В «жестокую госпожу» поиграешь в другом месте.

— Да! Сады тоже могу! И дворцы, и минареты! Приказывай, о госпожа!

— Да что ты заладил «приказывай, приказывай!» — рассердилась я. — Ты откуда здесь взялся?

— Из кувшина, — застенчиво признался «культурист». — Джинны мы.

— Мы? Ты не один? — ужаснулась я, озираясь по сторонам.

— Один-одинешенек, вот уже три тысячи лет, — замахал руками рельефный мужчина.

— Ага. Джинн… «Я раб лампы», — вспомнила я формулу из какого-то фильма.

— Вовсе и не лампы, — насупился джинн. — Кувшина. И не раб, а обитатель.

— Слушай, обитатель кувшина! — с досадой сказала я. У тебя нормальное имя есть?

— Есть. Я… это… забыл!

— Что забыл? — не поняла я.

— Имя свое забыл, — растерянно сообщил джинн и заморгал длинными восточными ресницами.

— Для джинна ты какой-то недотепистый, — заметила я.

— Посидела бы ты три тысячи лет в кувшине, еще неизвестно, что бы ты помнила, — пробурчал он, забыв о субординации. Видимо, от растерянности.

— В общем, ты прав, — дипломатично сказала я. — Три тысячи лет — срок немалый, сейчас таких не дают.

Спорить с ним не хотелось, в целях самосохранения. Может, у него за три тысячи лет одиночки психика тоже расшаталась…

— Ну ладно. А что теперь-то с тобой делать? — взяла себя в руки я.

— Приказывай, о госпожа! — с надеждой расправил плечи джинн.

— А без приказов ты что-нибудь можешь? — полюбопытствовала я.

— Не положено, — вздохнул джинн. — Джинны мы, созданы для исполнения желаний.

— А сколько желаний ты исполняешь? — практично поинтересовалась я.

— Сколько будет угодно госпоже! — обрадовался джинн. — Пока ты владеешь кувшином… Ой! Но он же разбился?

— Ну да, разбился, — подтвердила я. — Хочешь сказать, что нет кувшина, нет и владельца?

— Нет, — трагически сказал джинн. — Я хочу сказать, что теперь мне негде отдыхать.

— О боже, какие мы нежные! — удивилась я. — Вообще-то у нас принято на диване отдыхать. Варианты: в кресле, на ковре, в гамаке…

— Я не могу в гамаке! — Джинн чуть ли не рыдал. — Мне нужно ограниченное пространство. Чтобы было темно и тесно.

— Могу предложить чулан! — разозлилась я. — Там еще, кажется, и сыро. А может, если повезет, и крысы есть. Пойдет?

— Не знаю, посмотреть надо, — уныло ответствовал джинн.

— Слушай, ты есть хочешь? — переменила тему я. — Пойдем вниз, а? А то надымил тут, до сих пор в глазах слезится и в горле першит.

— Это не я надымил, — возразил джинн, но послушно поплелся к лестнице.

Я шла за ним и думала, что надо бы его помыть и приодеть. Три тысячи лет в кувшине придали ему ощутимый аромат затхлости, а набедренная повязка в сочетании с телом Сильвестра Сталлоне наводила на фривольные мечтания.

— Я буду звать тебя Женя, или Евгений, — сообщила я. — Пока настоящее имя не вспомнишь. Не возражаешь?

— Нет, госпожа, — на ходу поклонился джинн и чуть не грохнулся с лестницы.

— Осторожнее! — возопила я. — Не хватало мне тут еще культуристов-мазохистов с переломами конечностей!

На мое предложение помыться джинн отреагировал крайне неадекватно.

— Я что, шелудивый верблюд? — самолюбиво заявил он. — Или ишак какой-нибудь? Джинны не моются.

Но я уже нащупала его слабое место: он при всей своей восточной гордости хорошо понимал приказы.

— Слушай и повинуйся: немедленно в ванную и под душ! И мыться хорошо с мылом! Выполняй! — Я хотела было добавить для пафоса «о презренный джинн!», но воздержалась. Просто выдала ему полотенце и махровый халат, найденный в спальне, и молча распахнула дверь ванной.

— Слушаю и повинуюсь, — уныло поклонился он и неохотно поплелся в ванную. Дверь за ним закрылась. Какое-то время было тихо, а потом зашумела вода и раздался дикий крик.

Джинн вылетел из ванной как ошпаренный. Да что там — он и был ошпаренный! Из ванной валил пар. Джинн страшно ругался на незнакомом языке, бешено вращая глазами. Я сориентировалась мигом: кинулась в ванную, закрутила кран с горячей водой, набрала в ковш холодной, метнулась к своему незадачливому джинну и окатила его студеной водицей. Он взревел с новой силой, а я тем временем уже притащила с кухни подсолнечное масло и сноровисто смазала ошпаренное плечо. Слава богу, покраснело несильно и немного.

— Евгений, ну ты что? — упрекнула его я. — Три тысячи лет, а сам — как маленький. Ну не знаешь, как душем пользоваться, у меня бы спросил.

— Ага, а вдруг ты смеяться будешь? — вполне резонно предположил джинн. Я подавила смешок и очень серьезно предложила:

— Давай помогу помыться? Не будешь стесняться?

— Слушаю и повинуюсь! — вскинулся джинн. — Любые капризы госпожи!

— Слушай, а ты в эскорт-услугах не подрабатывал? — с сомнением спросила я. — А то и внешность, и лексикончик, и манера общения — заставляют задуматься…

— Мы, джинны, не подрабатываем! — гордо заявил он. — У нас призвание!

— Да уж, вижу твое призвание — быть ходячей катастрофой, — констатировала я. — Вперед, на помойку!

Без своего подгузника джинн впечатлял еще больше. Нет, все-таки три тысячи лет назад или экология лучше была, или родители качественнее старались, или просто порода такая. В общем, помывка джинна настроила меня на лирические мысли о будущем семейном гнездышке, муже-бизнесмене и многочисленных детишках. В таком задумчивом состоянии я и перенесла место действия на кухню, где вымытый, благоухающий шампунями и кремами джинн в хозяйском махровом халате забился в угол под какую-то африканскую маску, а я стала вдумчиво и медитативно творить яичницу с колбасой. Где-то на полуготовности я спохватилась и обернулась к сказочному мужчине:

— Слушай, а ты чего сидишь? Ну я, допустим, яичницу готовлю. А ты давай сообрази на стол чего-нибудь экзотического! Ну винограда, что ли. Или дыню. Или арбуз. В общем, фрукты я люблю, можно побольше.

— Слушаю и повинуюсь! — вскочил джинн во весь свой нехилый рост и сбил головой увесистую африканскую маску, которая тут же мстительно тюкнула его острым концом по макушке.

— У-и-и-и-и! — взвыл джинн.

— Да что же это такое! — всплеснула руками я. — А ну, тихо! Сидеть, молчать, меня бояться!

Это указание джинн исполнил моментально и точно, как солдат-первогодок, зашуганный дедами.

— Сядь, горе мое, — велела я, прилаживая ему на темечко примочку из соли и льда, который наскребла в холодильнике. — Ну что ж ты такой проблемный-то, а? Вроде волшебник, и не молоденький, три тысячи лет на боевом посту, а беспомощный, как малыш. Ну как же так может быть?

— Может быть, — пробурчал джинн. — Я же давно в свет не выходил. Я людей три тыщи лет не видел! Я отвык!

— Ну ладно, ладно, — устыдилась я. — Не переживай, с кем не бывает. Ничего, освоишься. Ты сейчас с фруктами не напрягайся. Давай-ка вот лучше по яичнице вдарим. Из десяти яиц! Вкусная! А, Женьк?

Из десяти яиц он слопал восемь, мне удалось урвать только два. Но я не была в претензии: попостись-ка три тысячи лет, еще не так проголодаешься! Догнались бутербродами с сыром и горячим чаем. Джинн очень хвалил все, что попадало ему в рот. Я кивала и размышляла. Кувшин разбит. Мужик теперь бездомный. И вечер на дворе. Что делать? Наконец я решила, что утро вечера мудренее, и решительно сказала:

— Так, Евгений. Пора спать. Могу постелить тебе на диване. Могу предоставить чулан. А хочешь — полезай в кастрюлю, она с крышкой.

— Она холодная, — капризно сказал джинн, потрогав металл могучей дланью.

— Мне что, тебя всю ночь подогревать в ней? — съязвила я. — Выбирай давай, у меня тут не оазис! Персидских ковров нет, лишних кувшинов тоже.

— Показывай чулан, моя госпожа, — обреченно поднялся с табуретки джинн.

Чулан был тесноват и явно не вызвал у него восторга, но привередничать он не стал — втиснулся и дверь за собой прикрыл. А я отправилась спать на хозяйскую двуспальную кровать, каковая мне с первого дня очень залюбилась, потому что была широкой, ротанговой и вообще экзотической.