Раболов умело перехватил её на подходе, свёл локти за спину и зацеписто оттащил от командира.

— Его подозревают в антигосударственной деятельности, — Щавель положил портфель из кожи молодого бюрократа на кухонный стол, раскрыл, вынул бумагу, походную чернильницу, очиненное перо. — Разберёмся. Мы должны провести у вас обыск. Понятые, подойдите.

Дверь во вторую комнату приоткрылась. На пороге возникли ребятишки. Девочка лет семи, похожая на тощего бурундучка, и мальчик лет четырёх-пяти с квадратными щеками, который с любопытством рассматривал гостей чёрными глазищами.

— Посиди с детьми, — бросил хозяйке Щавель, и раболов немедленно подтолкнул её в спину, направив и ускорив, как ведут впервые на торг молодую невольницу.

Женщина увела детишек. Нурислам Ильясович всё ещё изображал светильник, ошалело переживая переход из обучательского состояния в арестантское, пока его не усадили рядом с человеком в кожаной тужурке. Лампу водрузили на стол.

— Вот постановление обвинителя, — придвинул к нему Щавель ордер на арест. — Вот постановление о проведении обыска.

— Меня… за что? — только и сумел исторгнуть Гиниятуллин.

Щавель оглядел кухню. Возле дверей на вешалке пылилась разная верхняя одёжа, под нею стоял накрытый тряпьём сундучище, в котором должно быть хранилось немало всякого хлама. На скамье возле печки стояла корзинка с котятами, с печи сердито посверкивала зелёными блюдцами отбежавшая кошка. Копаться здесь не хотелось.

— Ну что, с кабинета начнём, — ни к кому не обращаясь молвил Щавель. — Света бы побольше. Мы свечки брали?

— Михан, — гаркнул Скворец. — Свечи давай.

Запалили свечи. Всем скопом переместились в спальню, она же кабинет. Длинная, широкая, у окна письменный стол с тумбами, шкаф с книгами, над кроватью ещё пара полок книг с часами и фарфоровыми слониками. Почти как у эльфов. Стали рыскать. В верхнем ящике стола Щавель обнаружил книгу, завёрнутую в зелёный шёлковый платок. Развернул, раскрыл. Страницы были покрыты басурманскими закорючками.

— Не трогайте, — слабым голосом попросил Нурислам Ильясович. — Это Коран.

Щавель закрыл книгу. Коран был ему неинтересен.

Скворец сноровисто перевернул матрас, промял, инородных включений не обнаружил.

Стражник с Федулом тем временем вытаскивали из-под высокой кровати чемоданы и рундуки. Тряпьё, продукты.

— Эта чего, боярин?

Раболов подтащил рыжий чемоданчик странного вида, покрытый железными лапками и металлическими финтифлюшками. Ручки у чемоданчика не было, вместо крышки откидывались борта с торцов. Находку угнездили на столе между Щавелем и басурманином. Щавель дёрнул за лапки, они отщёлкнулись, выпустили крючки. Распахнулся чемоданный зев, из недр выступила крашеная серым лаком стенка, а на ней чёрные круглые ручки, окошко за стеклом и маленькие резиновые кругляши.

— Какой-то девайс? — зачарованно прошептал Федул.

— Что скажешь? — спросил Щавель у хозяина квартиры.

Басурманин грустно посмотрел на него. Он уже начал оправляться после шока.

— Тут ещё, — Скворец подал небольшую брезентовую котомку.

Старый лучник вытащил за провода два резиновых круга, соединённых гибкой стальной дугой, и за провод потоньше металлическую коробочку с рычажком, снабжённым на конце латунной кнопкой.

— О, как!

— Учебное пособие по физике, — Нурислам Ильясович вздохнул. — Тащил на себе через всю Русь, но не пригодилось.

— Не пригодилось, говоришь? — Щавель дунул на крышку чемоданчика. — Пыли почти нет.

— Жена прибирается, — объяснил басурманин. — Очень она уборку любит, до веника и тряпки сама не своя.

— Лучевой антенны в комплекте нет, — заметил командир. — Жена, наверное, смела ненароком?

— Проволока же, — слабо усмехнулся Гиниятуллин. — В хозяйстве пригодится.

— Наверное, хозяйственная жена проволоку на дерево закинула, — предположил Щавель. — По дурости бабьей. А снять не смогла? Если до рассвета подождать, мы эту проволоку сможем увидеть, так?

— Так, — подтвердил Нурислам Ильясович, начавший заметно оживать.

— Ищите как следует, — скомандовал Щавель. — Или сам остальное выдашь? — обратился он к басурманин и заверил: — На суде зачтётся.

Гиниятуллин отвернулся.

— Нечего мне выдавать, — буркнул он себе под ноги.

Щавель кинул тумблер в положение «ВКЛ», стрелка в окошечке прыгнула было вперёд, но вернулась к нижней отметке. Командир откинул заднюю крышку, вытащил пару чёрных коробочек с четырьмя железными винтами и двумя пробочками. Придвинул к лампе, осмотрел, понюхал, осторожно потряс.

— Аккумуляторы полны, щёлочь свежая. Давно, говоришь, на связь выходил?

— Вы не так поняли. Это какая-то ошибка, — злобно сказал Гиниятуллин, продолжая смотреть в пол.

— Основная ошибка, — Щавель говорил наставительно, как учитель тупому школяру. — На которой образованный класс претыкается по жизни, это считать, что все вокруг дикари и ни в чём не смыслят.

Губы басурманина беззвучно шевелились. Должно быть, колдовал, чтобы обрести силы или отвести шмонщикам глаза от остального палева.

— Ищите, — подстегнул Щавель своих подручных. — Мы должны динамо-машину найти, ареометр и запасы химикалиев. Химикалии не нюхать, на язык не пробовать, пальцы в мешок не совать. Они едкие.

В доме закипел шмон. Увлечённый всеобщим куражом, Михан ринулся содействовать. Первое, что попалось ему на глаза с поста в прихожей, была корзинка с котятами. Прилепил свечку на край скамьи, запустил руки в тёплое шевелящееся нутро. Котята запищали. Кошка-мама зашипела с печки. Михан сунул пальцы под подстилку с обеих сторон, будто вьюнов ловил, и возле дна нащупал что-то твёрдое.

— Дядя Щавель!

Парень так потерялся от своей находки, что забыл и место в дружине, и субординацию. Да уж было не до того.

— Понятые, смотрите.

На стол лёг увесистый свёрток. В измазанную кошачьими выделениями плёнку был завёрнут плоский пистолет и запасной магазин, снаряженный маленькими патронами с бутылочной гильзой и остроносой пулей.

— Тоже учебное пособие? Чему студентов учишь? — Щавель повертел короткоствол возле керосиновой лампы, басурманин молчал. — Так и запишем в протокол: обнаружен пистолет ПСМ, номер…

Профессор Гиниятуллин вдруг с озлоблением плюнул на пол.

— А ведь предлагали тебе перед обыском добровольно сдать всё запретное, — назидательно проговорил Скворец. — Теперь хана тебе!

— Котят ещё за укрывательство арестуйте, — на пороге возникла остервенелая баба.

— Тебя за пособничество сейчас заберём, — ухмыльнулся Михан.

— Уведи её в комнату, — бросил Щавель и обратился к Нурисламу Ильясовичу, когда стремительно набирающийся опыта молодец ловко вывел хозяйку. — От твоей откровенности зависит, останется жена на свободе и с детьми. Она ведь в самом деле пособница твоя и не скрывает этого. Чистосердечно во всём сознаешься, оставим бабу на воле. Будешь запираться, придётся её забрать для дачи показаний, тогда ей колодки и тюрьма, а детишек соседям. Ты всё равно расколешься, на Централе все говорят, но нам времени понадобится больше, а палачу работы прибавится. Так что не томи.

В комнате повисла тишина. Ждали. Скрипели половицы под ногами Скворца, понятые затаили дыхание.

— В железа его! — приказал Щавель.

Раболов снял с пояса припасённый ошейник смирения, накинул на шею профессора, защёлкнул замок.

Проверенное средство действовало мгновенно. Почувствовав стальной гнёт обруча, басурманин начал сдуваться, утрачивая волю и ярость, замещаемые безнадёгой и страхом.

— Я… всё скажу… что вам нужно, — по частям выплюнул Гиниятуллин. — Подпишу что скажете. Только не семью…

— Что скажем не надо. Нам правда нужна. Твоё полное признание, сделанное от чистого сердца на благо Руси и князя.

— Я во всём признаюсь, — слетели с губ покаянные речи.

Будучи правильно одетым, невольничий амулет давал пленнику -100 % морали и +300 % чувства вины.