А практические занятия? Разве это менее увлекательно?

Так что Андрей был теперь уверен, что юриспруденция — его призвание. Кажется, даже его мама это поняла.

Только, когда они шли в гости к ее знакомым, она просила, чтобы Андрей надевал штатское.

Чудачка! Форма помогает ему чувствовать себя увереннее. В Ленинград Андрей поехал в форме. И как добраться по довоенному адресу Решетниковых, ему мгновенно подсказал сержант милиции на привокзальной площади и даже какого-то частника попросил его подбросить. Так что через пятнадцать минут после прихода поезда Андрей уже стоял перед дверью искомой квартиры.

На его звонок вышла непричесанная женщина в халате. Увидев милиционера, она затараторила сердито:

— Ну что вы его слушаете! Пошел на пенсию, делать нечего, вот и строчит жалобы во все концы. Мы выключили маг ровно в двенадцать, а до двенадцати имеем полное право...

— Право правом, — не согласился Андрей, мгновенно поняв, в чем дело. — Но есть еще и простая воспитанность. Если пожилого человека раздражает музыка, можно, наверное, сделать и потише. Впрочем, я по другому вопросу: вы давно в этой квартире живете?

— Пятый год, — ответила женщина, явно успокоившись. — А почему вы спрашиваете? Паспортный режим проверяете?

Андрей объяснил. Женщина заинтересованно выслушала, но посоветовать что-либо затруднилась.

— Этот дом, — сказала она, — заселялся после капитального ремонта, так что вряд ли кто из прежних жильцов возвратился. Впрочем, может, я и ошибаюсь. Ведь знаете теперь как — мы незнакомы даже с соседями по лестничной клетке. Знаем только старика снизу, да и то потому, что жалобы на нас строчит. Это, кстати, идея — вы с ним поговорите. Пенсионеры — народ дотошный.

Андрей так и сделал: спустился этажом, ниже и позвонил. Грузный старик в пижаме и почему-то в тюбетейке открыл ему сразу. Андрею показалось, что он подслушивал, тем более что старик тут же спросил:

— Ну, приструнили их маленько?

Он показал глазами на потолок. Андрей невольно улыбнулся.

— Маленько приструнил.

— Вот и правильно. Я ведь пишу зачем? Они думают — просто вредный старик. А я для профилактики. Дескать, живите и помните о других людях. Если их не воспитывать постоянно, враз распоясаются. Потом в рамки вводить труднее. Правильно я говорю?

Андрей спорить не стал. Старик, видать, вздорный, заведется, тогда вообще ничего не скажет, и начал осторожненько наводить его на нужную тему.

— Вы, наверное, коренной ленинградец?

— Коренной! — охотно согласился старик. — Точнее, родился в области, а после войны переехал в Ленинград.

— А жильцов всех знаете?

— Приглядываюсь, — ответил старик несколько загадочно.

— Есть такие, кто и раньше в этом доме жил? До войны?

Старик неопределенно присвистнул.

— Ищете кого?

— Да, жили здесь до войны муж и жена, она — врач, а он вроде бы летчик.

Старик задумался, видимо перебирая в памяти соседей.

— Есть тут одна балаболка. Пока дом ремонтировали, выезжала куда-то недалеко, а потом снова вернулась...

— Фамилия?

— Тютькина Екатерина Ивановна, из тридцать седьмой квартиры... Да куда же вы? Если к Тютькиной, то понапрасну. Она всегда до обеда по магазинам шляется. Это у нее вместо театра. Потом уж самовар чаю выдует и на скамеечку перед подъездом, кости всем перемывать. Порядочному человеку и не посидеть, обязательно привяжется. Тьфу!

Заверив старика, что ему нужно срочно позвонить, Андрей выскочил из душной квартиры. Ну и дед занудливый! Неужели и они такими будут?

Теперь он сидел у окна и ждал Тютькину, пытаясь по той немногой информации, что выдал ему дед, набросать ее словесный портрет. Балаболка, сплетница? Наверное, маленькая, сухонькая, с длинным ехидным носом и тонкими губами. Получалась старуха Шапокляк.

И так его эта Шапокляк загипнотизировала, что он чуть было не прозевал настоящую Тютькину. Только когда она уже свернула к подъезду, он догадался, что, наверное, это и есть Тютькина. Это была полная дама с румянцем во всю щеку, одетая добротно, но несколько старомодно. Андрей бросился следом и настиг ее, когда она открывала дверь.

— Ко мне? — не удивилась Тютькина. — Проходите. Снимайте ботинки, — сказала она строго, — а то натопчете.

Андрей снял шинель, туфли и в носках прошел за Тюгькиной в большую комнату, тесно уставленную старинной мебелью.

— Садитесь, — грозно сказала хозяйка, и он послушно сел за круглый стол, покрытый красной плюшевой скатертью.

Тютькина, не мигая, несколько секунд осматривала Красовского, потом неожиданно произнесла:

— От лафитничка с водочкой не откажетесь?

Андрей смутился:

— Спасибо, не пью.

— Молодец, — одобрительно сказала старуха. — Ну а я, с вашего позволения, пропущу. Продрогла, знаете ли, брр!

Она направилась к пузатому буфету, открыла его, что-то забулькало, Андрей только увидел, как Тютькина лихо запрокинула голову.

— Ф-фу, — выдохнула она и бросила в рот конфетку.

На несколько мгновений замерла, вслушиваясь в себя, потом, удовлетворенно крякнув, сказала:

— Самовар поставлю.

Вернувшись из кухни, Тютькина села напротив Андрея. Взгляд ее круглых оловянных, как у совы, глаз неожиданно потеплел.

— Муж у меня, царствие ему небесное, немножко запойный был. Нэпман, богач, красавец. На всех перекрестках реклама — «Бакалейная торговля Тютькина». Дом от хрусталя и золота ломится, я вся в бриллиантах и шелках, как куколка. Но как запьет — в месяц все спустит. Кредиторы всю мебель растащат. Сидим в голой комнате на чемодане. Потом за ум возьмется, глядишь, опять золото да хрусталь. Сбежал сукин сын. Без средств к существованию меня оставил. А я кто? Специальности никакой, он меня в жены ведь из прислуги взял. Да, ну вот и пошла в санитарки.

Она горестно вздохнула и вдруг сухо добавила:

— Не спекулирую, не краду. А что студенту угол сдаю, так за это налог плачу. Могу квитанции предъявить.

— Я не за этим пришел, — объяснил Андрей. — В этом доме до войны жила некая Новинская. Вы мне про нее ничего не можете рассказать?

— Про Александру Сергеевну? — Тютькина удивленно взметнула вверх брови. — Душа человек была. Она ведь меня и в санитарки определила, все учиться заставляла. Глядишь, сейчас бы профессором была...

Екатерина Ивановна гулко засмеялась, потом нахмурилась, покосилась на буфет и, махнув рукой, направилась к нему.

— Разбередил ты меня.

Снова послышалось бульканье. Тютькина умиротворенно села напротив Андрея.

— В блокаду наша больница госпиталем стала. Мы там так и жили постоянно. Но Александра Сергеевна все домой бегала, весточки от мужа ждала. Однажды пошла и не вернулась, под артналет попала...

Екатерина Ивановна скорбно замолчала.

— А муж ее, Решетников?

Тютькина подняла голову:

— Григорий Никитович! Большой был военный начальник. Две шпалы имел. Это как теперь майор. На черной «эмке» ездил. А вот как уехал перед самой войной на границу, так больше не вернулся...

— Может, жив, но знает, что жена погибла, и решил сюда не возвращаться? — предположил Андрей.

— Навряд, — не согласилась Екатерина Ивановна. — Он так ее любил! Обязательно бы вернулся на старое место...

— Случайно не знаете, Екатерина Ивановна, — осторожно спросил Андрей, — в их квартире никаких документов или писем не осталось?

Тютькина покачала головой:

— Как же, были. Бумаги какие-то. Книги.

— И где они?

— Соседи пожгли. Ведь топиться нечем было. Я из госпиталя как-то зашла, а у них пусто. Единственное, что нашла, — фотографию. Если хочешь, дам.

Андрей поблагодарил Тютькину и отправился на вокзал. Форма снова помогла, ему удалось взять билет, и утром он уже был в Москве. Вечером доложил о результатах поездки ребятам и Максиму Ивановичу.

Они долго рассматривали фотографию, будто ожидая, что она заговорит.

— Неужели тупик окончательно? — запаниковал Игорь.

Борис и Лариса удрученно молчали, они тоже не видели пути к дальнейшему поиску. Но ребята вновь убедились, что Максима Ивановича трудно выбить из седла.