Первого июня под Москвой появились посланцы Лжедмитрия Наум Плещеев и Гаврила Пушкин с грамотой на имя бояр Мстиславского, Василия и Дмитрия Шуйских и других, окольничих и граждан московских. В ней самозванец, вновь рассказав о своем чудесном спасении, обещал награды всем в случае его признания. Народ взволновался, стрельцы, испугавшись, не сопротивлялись, бояре доложили патриарху Иову о мятеже, тот заклинал их выйти к народу и образумить его.

И вновь на Лобном месте стоит боярин Василий Шуйский. Народ просит его объявить правду, точно ли он похоронил царевича Дмитрия в Угличе? Шуйский без колебаний отвечает, что царевич спасся от убийц, а вместо него убит и похоронен попов сын.

Шуйского поддержал бывший член регентского совета, назначенного Грозным, Богдан Бельский, только что возвратившийся из ссылки. Он всенародно поклялся, что сам спас сына Грозного,и его слова явились решающими — народ ворвался в Кремль, ворота которого оказались незапертыми, схватили царя Федора с матерью и сестрой и вывели их в прежний боярский дом Годунова.

Но самозванец, зная о том, что Бельский — брат царицы Ирины Годуновой, особо не доверяет ему. В Москву прибывает его посланец, князь Василий Голицын, по его приказу был схвачен патриарх Иов и отправлен в Старицкий монастырь, затем сам Голицын в сопровождении стрельцов врывается в дом Годуновых, умертвляет мать и сына, объявив народу, что они отравились. Царевна Ксения осталась в живых. Тело царя Бориса выкопали в Архангельском соборе, положили в простой гроб и вместе с женой и сыном погребли в бедном Варсонофьевском монастыре на Сретенке. Позднее, уже при Романовых, Годуновы были перезахоронены в Троице-Сергиевом монастыре. Таковы были последствия второго свидетельства Шуйского о событиях в Угличе. А что, было и третье его свидетельство? — спросил Борис заинтересованно.

— Конечно, — ответил Максим Иванович. — Уже через несколько дней после того, как он клятвенно заверил народ, что вместо царевича был убит другой, Шуйский начал повторять свое прежнее свидетельство. Увидев, что Лжедмитрий в Кремле находится лишь с небольшой горсткой поляков, ловкий интриган решил воспользоваться этим и через верных людей стал разглашать в народе, что новый царь — самозванец. Двадцать третьего июня по доносу Петра Басманова, который вначале отличился в битве с самозванцем, а затем перешел на его сторону и стремился сделать столь же блистательную карьеру, как и отец его при Грозном, Шуйский был схвачен и по решению нового царя отдан на суд собору, где кроме духовенства и членов Думы были и простые люди. Собор приговорил Шуйского к казни. Двадцать пятого июня князь был выведен на плаху, ему прочитали приговор, он простился с народом, объявив, что умирает за правду, за веру и народ христианский, как вдруг прискакал гонец с объявлением помилования. На царя, видимо, повлияли бояре, и особенно родственники Василия Шуйского, так как вскоре его племяннику, впоследствии знаменитому полководцу Михаилу Васильевичу Скопину-Шуйскому, предстояло выполнить важнейшую миссию для окончательного утверждения Лжедмитрия на престоле. Получивший незнаемое до того на Руси звание «великого мечника», двадцатилетний Скопин-Шуйский был послан за матерью угличского царевича Марфою и привез ее в Москву восемнадцатого июля. Царь встретил ее в селе Тайнинском, имел с ней свидание наедине в шатре, раскинутом близ большой дороги.

Говорят, Марфа очень искусно представляла нежную мать. Народ плакал, видя, как почтительный сын шел пешком подле ее кареты. Тридцатого июля Лжедмитрий венчался на царство по известному обряду. А что же князь Василий Шуйский? Прощенный, он вновь приблизился к царю и даже выпросил у него разрешения жениться на молоденькой княжне Буйносовой-Ростовской. Одновременно он не прекращал плести паутину заговора против доверчивого царя. К нему примыкают князья Голицын и Куракин. Шуйскому удалось привлечь на свою сторону восемнадцатитысячный отряд псковцев и новгородцев, стоявший под Москвой и готовящийся к походу в Крым. По Москве поползли зловещие слухи, что, мол, царь и царица еретики. Лжедмитрия не раз предупреждал Петр Басманов, что затевается мятеж, но тот только отмахивался.

В ночь с шестнадцатого на семнадцатое мая в Москву вошел отряд, привлеченный на сторону заговорщиков, и, заняв все двенадцать ворот, никого не пускал ни в Кремль, ни из Кремля. Шуйский, не дожидаясь, пока народ соберется на площади, в сопровождении одних приближенных въехал в Кремль через Спасские ворота, держа в одной руке крест, в другой — меч. Подъехав к Успенскому собору, он сошел с лошади, приложился к образу Владимирской богородицы и сказал окружающим; «Во имя божие идите на злого еретика».

Толпа бросилась ко дворцу, после короткой схватки был убит Басманов, а затем Лжедмитрий. Обнаженные трупы вытащили на Красную площадь, где они лежали в течение трех дней. Лжедмитрий на столе — в маске, с дудкою и волынкою, Басманов — на скамье у его ног.

Девятнадцатого мая на Красной площади вновь собралась толпа, которая выкрикнула царем Василия Ивановича Шуйского. Первого июня тысяча шестьсот шестого года он венчался на царство — по свидетельству современников, маленький старик, очень некрасивый, с подслеповатыми глазами, очень умный и очень скупой, любивший только тех, кто шептал ему доносы, и сильно веривший в чародейство.

Однако не успел он венчаться на царство, как уже поползли слухи о воскрешении Дмитрия. Известный авантюрист, князь Григорий Петрович Шаховской, во время смуты во дворце утащил государственную печать самозванца. В городах появились «подметные» письма, скрепленные этой печатью. В них говорилось, что Дмитрий жив и снова собирает войско, чтобы покарать изменников.

Как разоблачить нового самозванца? И Шуйский выдвигает третью версию случившегося в Угличе. Забыв начисто о том, что пятнадцать лет назад он торжественно объявил царю Федору о самоубийстве царевича в припадке падучей болезни, новый царь теперь во всех грамотах заявляет, что царевича зарезали по указу Годунова. Его поддержали отцы церкви, изобразив Дмитрия неповинно убиенным мучеником. С большим торжеством гроб с мощами царевича был перенесен из Углича в Москву. Шуйский даже решился сам нести через всю Москву до Архангельского собора носилки с гробом.

Чтобы окончательно отвести прежнюю версию о том, что царевич случайно покололся ножиком во время игры в тычку, Шуйский, если верить летописи, торжественно заявил народу следующее: «Сказывают, что коли он, царевич, играл, тешился орехами и ел, и в ту пору его убили и орехи кровью налились, и того для тые орехи ему в горсти положили и тые орехи целы!»

Действительно, когда мощи Дмитрия выставили в церкви для всеобщего обозрения, в гробу лежали орешки. Нашлись даже свидетели, успевшие разглядеть кровь...

— Ну уж с орешками — явный перебор! — не выдержал Андрей. — За такой срок они должны были превратиться в прах! Вот что значит не знать криминалистики!

— Откуда же им знать, — насмешливо откликнулся Игорь. — Просто Шуйский действовал тем же методом, что за пятнадцать лет до него — Нагие. Те ножи, измазанные в куриной крови, на тела убитых бросили, а Шуйский — орешки. Дескать, лишние вещественные доказательства не помешают. Ну, какие еще подробности убийства стали известны, Максим Иванович?

— Первые подробности появились в житии нового святого — царевича Дмитрия, — ответил учитель. — Сначала просто сообщалось, что на Дмитрия напали злочестивые юноши, один извлек нож и перерезал ему горло. Позже появился тот рассказ, о котором поведала нам экскурсовод в музее. Причем летописцы не жалели красок: «Как ехидна злая, вскочил на лестницу дьяк Мишка Битяговский, ухватил царевича сквозь лестницы за ноги, сын Мишки схватил за честную его главу, Качалов перерезал горло».

— Та-ак, — задумчиво протянул Борис. — Что же получается, люди добрые? Выходит, и на этот раз Шуйский врал?

— Несомненно, — согласился Максим Иванович.

— Значит, врал, выдвигая все три версии? — уточнил он.