Как боны ни отгораживали нас от моря, а низом все же тянул холод, и минут через десять мы продрогли. Выскочив и отряхнувшись по-собачьи, мы окружили свой уже разгоревшийся костерок, и Димка, еле попадая зуб на зуб, проклацал:

— Здорово!

— Да-а! — подхватил Федя.

— А у вас там, в «Зарнице», не будет такого. Там вон лед в падях не тает.

— А я вперед накупаюсь.

— Вперед не накупаешься, да ведь, Семк?

— Пожалуй, — согласился я, но видя, что Димка все завидует брату и все хочет как-то ущемить его и этим взбодрить себя, решил не поддерживать ни того, ни другого, а болтовней сбить их со скользкого разговора. — Вчера мы вон как нахлюпались, до ку-ка-ре-ку, а сегодня опять охота. Это как еда — ешь-ешь, ну, кажется, все уже, кажется, что пузо трещит, на месяц нажрался, а потом глянь — снова давай.

— Точно.

— Значит, потерплю, — спокойно сказал Федя.

— Ну и терпи! А мы с Семкой без всякого терпения — бултых — каждый день! Или в день раза по два — бултых! А надоест — в лес! С луками! Новый штаб делать! Ого-го, вольные птицы! — воскликнул Димка, неловко, потому что был ниже ростом, обняв меня за шею одной рукой и, как крылом, размахивая второй.

Если бы не давнишний уговор провести вместе все лето, мне бы не понравились Димкины слова и объяснения, потому что обидно, когда тебе навязывают вечную дружбу для того, чтобы только насолить кому-то, а не ради тебя самого, но мы договорились об этом сразу после школы, так что Димкин порыв был лишь новым подтверждением нашей неразлучности, поэтому я с ответной горячностью обхватил его плечо одной рукой и замахал второй.

Федя, на корточках гревший ладони, медленно выпрямился и с прищуром спросил:

— А чего тебе надо, птица?

— Ничего.

— Нет, скажи, чего тебе от меня надо? Что ты весь день ноешь и гнусишь, а?.. Чтобы я тебе путевку отдал?.. Пожалуйста, бери и поезжай!

— Нужна мне твоя путевка.

— Нот, ты бери и поезжай, а мы с Семкой полюбуемся, как тебя, пистончика, вышибут оттуда!

— А ты-то кто, бонба? — резко отцепившись от меня и головой подавшись к брату, выпалил Димка.

— Или хочешь, чтобы я остался делать с тобой штабы и гнуть луки? — запальчиво продолжал Федя, не обратив внимания на выпад брата. — Хватит! Я наделался этих сопливых штабов и настрелялся из лука. Мне теперь серьезнее давай: если штаб, то настоящий, если стрелять, то из винтовки! — рубя воздух, азартно говорил Федя. — И все это есть в лагере!

Озадаченный Димка некоторое время размышлял, хлопая глазами, потом спросил задиристо:

— И скажешь, каждому дадут по винтовке?

— Не знаю.

— То-то!

— А если не каждому, то на посту который — обязательно, винтовку или автомат!

— Незаряженный.

— Зарядить недолго, научат. Зато автомат, а не лук со стрелами, кур пугать!

— Ку-ур! — передразнил Димка.

— Или бурундуков.

— Да если я тебе пущу стрелу в одно место, ты сам, как бурундук, на дерево взлетишь!

— А уж если я тебя чесану из автомата, то у тебя этого места вообще не останется, понял?

— Ага.

— Вот тебе и ага, Баба-Яга.

Чувствуя, что загнанный в тупик Димка начнет сейчас психовать, злиться и сыпать всякие странно-забавные угрозы, я лихорадочно думал, чем бы отвлечь друзей от перепалки, как вдруг пацаны вокруг засвистели и закричали:

— Поезд!

— По-оезд! — подхватил и я, увидев вынесшийся на косогор электровоз с цистернами.

В такие моменты мы застывали, задрав головы и считая про себя вагоны — кто точнее. Димка еще дулся и пыхтел, но, не доведенный до кипения, тоже скосил глаза, и губы его как бы нехотя зашевелились.

— Пятьдесят девять, — закончил Федя.

— Шестьдесят одна, — сказал я.

— Шестьдесят, — буркнул Димка.

Не успел исчезнуть за поворотом хвост состава, как на плотину выползла голова, и мы давай пересчитывать. У всех вышло шестьдесят — по — Димкиному. Он сразу просиял, добрея, и мы обрадовались.

— На БАМ, — заметил я, провожая глазами поезд.

Подпрыгивая то на левой, то на правой ноге и вытряхивая из ушей воду, Димка отчеканил:

— Бензин, — проговорил Федя. — Опасная штука! Чуть какая искра — и рванет!

— И нету плотины! И начисто смоет ваш лагерь вместе с островом! — злорадно ввернул Димка.

А я вспомнил, как нынче в январе у нас гостила бабушка, по маминой линии. После двух дней отдыха мы повели ее на плотину. Как увидела она замерзшее море справа и пропасть с кипящей водой слева, да как представила, наверно, какую тяжесть удерживает плотина, так охнула и остановилась, замахав руками и с испугом отнекиваясь:

— Нет-нет, и не уговаривайте, и не пойду. Даже ногой не ступлю! С ума сойти! А вдруг как раз в это время и прорвет? Нет-нет! Сделали! Себе и людям на страх!.. А это что, неужели живут? — ужаснулась она, вдруг разглядев ниже плотины на том берегу низкий поселок.

— Конечно, живут!

— Батюшки! И не боятся?

— Чего бояться-то? Сами же построили, на совесть, — успокаивала мама. — Не прорвется.

— Не прорвется, так прорвут!

Точно услышав этот разговор, Федя возразил:

— Цистерной ГЭС не сметешь!

— А возьмут и бросят бонбу!

— Кто?

— Кто-нибудь.

— Не бросят! Не дадим! — с генеральской уверенностью сказал Федя. — А если уж на то пошло, то от бомбы не только наш лагерь смоет, но и вас в вашем лесном штабе изжарит, как цыплят!

— Ну да! — усомнился Димка.

— Вот-те и ну да!.. В радиусе триста километров все вокруг уничтожится! Даже Усть-Илимскую ГЭС прихватит! — грозно заключил Федя, махнув рукой.

Димка на какой-то миг задумался, а потом привстал на цыпочки, настороженно всматриваясь вдаль поверх Братской плотины, как будто- желая убедиться, жива ли еще Усть-Илимская. Я же поднял глаза к небу, точно взмывая туда, чтобы сверху разглядеть катастрофу, и вот почти что с высоты спутника увидел гигантскую воронку в центре нашей Сибири.

— Ого! — вырвалось у меня.

— Да-да, — подтвердил Федя, — нам в школе рассказывали... Но в общем-то дело не в бомбе. Бомба — еще не победа. Победа — это когда после бомбы приходят люди и захватывают чужую землю. А вот тут-то мы как раз и встанем с автоматами. И в «Зарнице», и в «Ермаке» — везде!

— «Ермак» же запретили, — напомнил я.

— Может, есть другой «Ермак»... И тогда посмотрим, кто кого. А ты, балда, хочешь, чтобы нас смыло!

— Да не хочу я, это просто так, — спасовал вдруг Димка.

— То-то.

— А вообще интересно, что на дне осталось бы, если море слить? Рыбы, наверно,— куча! — повернувшись к заливу, воскликнул Димка и аж за голову схватился, словно за толщей воды уже различил серебристые вороха.

— Рыба с водой уйдет, — сказал Федя.

— Бутылки останутся, — догадался я.

— Во! — воскликнул Димка.

— Да уж, бутылочек тут — будь здоров! — согласился Федя. — Так что жми-ка, Дементий, к начальнику, пусть на минутку сольет море, мы их соберем!

— А-а! — рассмеялся тот.

Наконец-то, а то все туча тучей! Димка смеялся не обычным смехом, как все люди, а каким-то веселым криком, словно его одновременно душили и щекотали, и был в веселье, как и в злости, неудержим.

Над нами просвистела пущенная из кустов над обрывчиком пустая бутылка и плюхнулась возле бон. Димка — к воде, бульк — с трамплина, и через минуту добыча уже лежала в сумке.

— Порядочек! — прошептал Димка.

— А ты говорил — не повезет!

— Это я нарочно, чтобы повезло!.. Надо последить за теми мужиками — у них, кажется, еще есть! Могут не бросить в воду, а в кустах оставить — для размножения! Мол, пусть вырастет еще. А мы ее — чик-чирик! Баба-Яга — санитар леса! — гордо заключил Димка. — Кстати, я заметил, что где валяются бутылки, там поганки растут! Так что я — двойной санитар! Ну-ка, где они там? — Он забрался на пень, старательно вглядываясь в кусты.