— Три с плюсом! — оценил папа нашу работу.

После обеда папа отправился ставить шлагбаум, а мы, оставив орущую Шкилдессу на палубе, откуда она не решалась спрыгнуть на мокрые бревна, двинулись вокруг залива знакомиться с миром, в котором нам предстояло жить целых семь дней.

Я не запомнил в точности, о чем был сон, но снилось мне что-то приятное, как будто я и во сне нашел давно потерянное, поэтому-то неожиданный крик боли так не вписался в мой сон, что я на некоторое время вообще отключился ото всего. Но тут Димка разбудил меня и тревожно шепнул:

— Кто-то тонет!

Мы слетели с нар и, как попало натянув сапоги, выскочили на палубу. По берегу, в незаправленной и незастегнутой рубахе, прыгал с бревна на бревно папа, а перед ним скакал один из тех пацанов, которые вчера обогнали нас на велосипедах, — в пляжной шапочке с зеленым козырьком.

Не сговариваясь, мы припустили следом.

Пацан обогнул бухту, свернул направо и исчез в зарослях. Мы — туда же. Мой череп сразу стянуло холодным обручем — это было именно то место, откуда зимой на костер выбирался зверь, под которым валежины трещали точно так, как затрещал сушняк под ногами папы. Одолев крутой подъем, с колдобинами и сплошным осинником, мы устремились вниз по более пологому и чистому склону к соседнему заливу и вскоре очутились возле желто-оранжевой палатки.

— Где? — переспросил папа, еле переводя дух.

Едва пацан успел показать на небольшой плот

метрах в пятнадцати от берега, как слева из-за куста раздался хрипловато-бессильный голос:

— Я тут!

На сухом прибрежном мусоре сидел, отплевываясь, бледный и мокрый пацан, в рубашке и в закатанных до колен штанах. Наш проводник бросился к нему, упал рядом и, тряся его за ногу, разрыдался, выкрикивая сквозь слезы:

— Вадька!.. Вадька!..

Пострадавший с трудом погладил его по плечу, тяжело покосился на нас и, уронив голову на грудь, опять стал отплевываться.

— Выплыл, значит? — спросил папа с каким-то злым облегчением, пацан не ответил ни словом, ни жестом. — Это хорошо, что выплыл!..

— С плота сорвался, что ли? — спросил Димка. ’

— Нырнул. И ударился обо что-то, — ответил тот, болезненно ощупывая голову.

— И начал тонуть, — добавил младший, садясь, переставая плакать и все еще с удивлением разглядывая старшего. t

— Тут же сплошь топляки! — сказал папа, кивая на море. — Купаться — ни в коем случае! И вообще, шилобрейцы, сматывайте-ка удочки! — Папа вздохнул, помолчал и указал на палатку. — Приходите в себя и катитесь!

В лагерь мы вернулись в тот момент, когда к камбузу из распадка выбирались, ведя в руках велосипеды, еще два пацана, на плечах — рюкзачки, у рам — удочки.

— Новые кандидаты в утопленники! — хмуро проговорил папа. — А ну-ка марш отсюда!

Те остановились.

— А что?

— Видели шлагбаум?

— Видели. Но он поднят, а знака нет.

— Какой вам нужен знак? Труп в кружочке?.. Шлагбаум — значит, нельзя! Запрет! Ясно?.. Только что один чуть не утонул! На сегодня хватит!

— Тут военная база! — сказал Димка.

Пацаны озадаченно шевельнули плечами, поправляя рюкзачки, неохотно развернули свои велосипеды, неохотно сели и покатили обратно. А тут из распадка выползла наша будка, и когда плотники выгрузились, папа сказал нам с Димкой:

— Садитесь!

— Что? — не понял я. — Зачем?

— Домой? — ужаснулся Димка. — Дядя Миша, если вы думаете, кам-мудто мы утонем, то зря — мы нетонучие! Мы в огне не горим и в воде не тонем, да ведь, Семк?

— Не домой, а к шлагбауму! Покараулить надо, пока все не наладим, а то поползут сейчас шилобрейцы по новой дороге!.. И к воде чтоб — ни-ни, а то!..

Мы забрались в кабину и доехали до шлагбаума.

С двумя чурбаками пригруза, свежевыструганное бревно шлагбаума торчало круто. Веревки на нем не было. Димка скинул сапоги и полез. Выше, выше... Лесина качнулась и пошла вниз.

— Лови! — крикнул Димка.

Я подскочил ко второму столбу, чтобы принять конец, но он так разогнался, что прихлопнул бы меня, если бы я в последний миг не отпрыгнул. Шлагбаум стукнулся о столб, стряхнул Димку на дорогу и вздыбился снова.

— Ты чего не ловил? — возмутился Димка.

— А ты чего не удержался?

— Удержись тут! — проворчал Димка, поднимаясь и отряхиваясь. — Лезь-ка сам и удержись!

— И полезу! А ты лови!

— И поймаю!

Я направился к опоре, но Димка опередил меня и полез сам, буркнув, что он теперь знает, до какого места нужно доползать, чтобы жердь наклонялась не очень быстро. Да и я сообразил, что лучше не спереди ловить, а стоять сзади и в нужный момент повиснуть на противовесе. Расчет наш получился правильным, и шлагбаум на этот раз опустился плавно. Мы завели конец его под скобу, и Димка прокричал:

— Служба продолжается! Абрам! Свистать всех наверх! Киты на горизонте!

И словно дождавшись этого крика, с горы запылил мопед. Димка живо обулся, зыркнул по сторонам, сбегал в кусты и вернулся с толстенькой метровой палкой. Глядя на него, и я вооружился увесистым сучком, и мы встали посреди дороги.

На мопеде был простоволосый парень в расстегнутой клетчатой рубашке, завязанной на голом животе узлом. Спускался он на тормозах. Еле-еле дотянув до нас, мопед остановился, сунувшись передним колесом между мной и Димкой.

— Это «Ермак»? — спросил парень.

— «Ермак», — враз ответили мы.

— Угадал! — обрадовался он.— Вчера по телевизору объявили, что на днях открывается военно-морской лагерь «Ермак» и чтобы срочно подавали заявления. Я сразу понял, что это он! А ну-ка, салаги, брысь, я гляну — стоит ли сюда забуриваться! — И он шевельнул колесом, стиснутым нашими бедрами.

— Нельзя, — сказал Димка.

— Как это нельзя?

— А вот так!

— А кто вы, собственно, такие?

— Охрана!

— Та самая охрана, которая встает, ох, рано?

— Даже еще раньше! — ответил Димка. — И которая, ох, никого не пропускает!

— А вы когда-нибудь видели, как бегает собака с пустой консервной банкой на хвосте? — загадочно и доверительно понизив голос, спросил парень.

— Ну, видели, — сказал я.

— Так вот вы сейчас так же побежите, если не расступитесь!

— Посмотрим! — насупившись, прогундосил Димка, сильнее притискивая ко мне мопедное колесо.

Удивленно распахнув большие и вроде бы добрые глаза, парень вдруг так дернул рулем, что мы оба плюхнулись на землю, а он крутанул педали. Но тотчас наши две палки пронзили заднее колесо, мопед, щелкнув спицами, замер. Живо положив его набок, мопедист шагнул к нам и дал мне, уже поднявшемуся, такого пинка, что я опять шлепнулся, отлетев к обочине. Схватив ком засохшей глины, я вскочил и замахнулся, но Димка опередил меня — свернувшись ежиком, он врезался головой парню в живот, и они упали.

И тут перед нами, бибикая, выросла машина. Из машины выпрыгнул низенький дяденька и закричал:

— Что здесь такое?.. Лагерь еще не открыт! Еще засекречен, а у шлагбаума уже свалка?

— Это вон, на мопеде! — сказал я. — Нельзя, говорим, а он лезет! Да еще пинается!

— Ты, ухарь, откуда тут? — накинулся дяденька на пацана.

— А вам какое дело?

— Нет, вы посмотрите на этого нахала! — воскликнул толстячок, обращаясь к высунувшимся из кабины старику и девушке. — Рвется в мой лагерь! Ломает мой шлагбаум! Лупит моих сторожей! И спрашивает, какое мне дело!

И вдруг в толстячке я узнал начальника «Ермака», имевшего странную фамилию —Давлет. С ним я встречался лишь раз, тут же, когда он приезжал зимой дать указания плотникам. Паренек смутился, выдернул из колес палки и, подняв мопед, объяснил:

— Я на разведку приехал.

— На какую разведку?

— А стоит ли сюда заявление подавать.

— Ну и как?

— Да вот, ваши сторожа не пустили!

— Это уже говорит в пользу лагеря, что в него не так просто попасть! — смягчился Давлет.

— Без формы, без всего. Думал — два каких-то обормота. Откуда я знал, что они настоящие! — оправдывался мопедист, приглядываясь к уцелевшим, но погнутым спицам.