Говорят, их вилла в парке Кадриорг долго пустовала, пока не прибыл сюда Константин Владимирович Голев в составе маленького и необычного подразделения под командованием лейтенанта Новикова. Кроме нескольких доверенных лиц из военного руководства, о нем никому не дозволено знать. И чтобы вилла не привлекала внимание прохожих, снаружи даже нет часового. Зато внутренняя охрана — в круглосуточной готовности.

Горбатые автофургоны с антенными устройствами на крыше стоят в глубине сада, замаскированные сеткой под цвет листвы, — вот это и есть главная ценность, ради чего здесь оказались инженер Голев, лейтенант Новиков, старшина Курьяков и другие.

В эту раннюю пору через распахнутую настежь дверь балкона доносился разноголосый птичий говор, шорох листвы, а над деревьями голубело небо, и косые лучи солнца золотили верхушки деревьев. До подъема еще больше часа, и Голев продолжал лежать, стараясь не двигаться, не вызывать надоевший противный скрип-писк, будто под тобой что-то живое упорно напоминает о себе и рвется наружу.

Прошла неделя после его приезда в Таллин, а он продолжал оставаться во власти прежних впечатлений. Размеренная жизнь, по утрам поездки на службу, в НИИ. Долгие часы в конструкторском бюро над листами ватмана, потом на его глазах бумажные схемы превращались в электронные блоки. А сколько ломали копья в спорах о мощности будущей радиолокации и других параметрах! А помехи! Как их устранить? И бились, пока не создали фильтры и в разноголосом хоре эфира не услышали тоненький слабый голосок отраженного сигнала. Разрабатывались новые и новые схемы — более усовершенствованные, но тут нередко сталкивались интересы теоретиков и практиков. Приезжал Голев на завод разместить заказы, а производственники, взвесив свои скромные возможности, говорили: «Не можем». Приходилось искать компромиссы. И все же так или иначе к началу войны советская радиолокация была готова и смонтирована в громоздких автофургонах. Энтузиасты ее создания, в том числе и инженер Голев, были убеждены, что она будет надежно предупреждать об опасности.

Он много думал о родном городе, там остались мать Анна Ивановна, сестра Марина и жена. Да, да, жена Катя. И как получилось! Если бы не война, тянулось бы все неделями, месяцами. А тут раз-раз — и поженились. И свадьбы такой еще, вероятно, ни у кого не бывало. За несколько часов до отъезда в Таллин собрались у Марины, прозвенели чарками и оттуда на вокзал. Единственный подарок, который успел Голев сделать своей жене, были лакированные туфли, купленные матерью по его заказу в те недолгие часы, пока он во флотском экипаже переодевался и получал проездные документы.

Теперь, лежа в кровати, он вспоминал все это и особенно Катины изящные ножки в лакированных туфлях. Где-то они теперь шагают? Возможно, Катя уже на Урале или в Сибири. Он уже неделю в Таллине, и нет ни одного письма, это вызывает беспокойство, даже если принять во внимание военное время.

Он рывком поднялся, зная, что сегодня с утра опять предстоят тренировки. Молодой состав. Да и техника новая. Учиться и учиться… По привычке размялся — и под холодную струю господского душа. Иглами обжигало все тело, и после сна он снова обретал бодрость. «Благодать! — думал он. Ванна, душ — одинаковая прелесть для буржуазии и пролетариата. Вот этого нам в жизни явно не хватало…»

Лейтенант Николай Павлович Новиков был командиром подразделения, начальством по строевой части, что же касается Константина Владимировича Голева, то он был, что называется, «царь и бог» по науке и технической части.

Автофургон с места не двигался. Для поиска целей он поворачивался вместе с антенной и операторами на триста шестьдесят градусов. И только тогда можно было обнаружить цели. Голев сидел с будущими операторами перед экраном. Изображение было неустойчиво, содрогалось, прыгало, мельтешило…

Голев впился глазами в экран и словно по строкам читал страницы давно знакомой книги. Принцип работы импульсной радиолокации был известен. Она излучает сигналы, затем следует интервал, эхо-сигнал возвращается. Гораздо важнее было другое: из смеси шумов, помех выделить цель, определить до нее расстояние. В том-то и заключается мастерство оператора.

Когда на экране четкая горизонтальная линия стала обрастать бахромой, Голев объяснял:

— Это случайные выбросы луча развертки. Травкой мы ее называем — шумы, помехи. Если ее много, то отраженный сигнал не сможет к вам пробиться, вы его не заметите, пропустите цель со всеми вытекающими последствиями. А может, примете ложный сигнал за реальный и понапрасну устроите тревогу. Как же не потерять уже найденный сигнал? Не огорчайтесь, все дело практики, навыка…

Так он обучал своих помощников. Разумеется, он не углублялся в теоретические основы радиотехники, не касался физики ионосферы, электродинамики, теории поля и других высоких материй. Ему важно было научить молодежь тому, что от нее потребуется на войне.

В Таллине в начале июля война еще по-настоящему не ощущалась, казалось, она где-то за тридевять земель. В городе продолжалась обычная жизнь — по утрам на Ратушной площади люди струйками растекались по узеньким извилистым улочкам, спеша на службу, в кофиках встречались друзья, и даже на «золотом пляже» в ближайшем местечке Пирита преспокойно загорали отдыхающие. В минуты досуга и Голев не мог удержаться от соблазна выкупаться в холодном море и полежать на песке. Но все время на душе было тревожно.

И вот уже приблизилось грозное дыхание войны: «Немцы от нас в 50 километрах, — читаем в дневнике. — Сделали связки гранат. Танки прорвались без пехоты. Говорят, по дорогам отступления валяются груды мотоциклов и немецкие трупы. Орудийные стрельбы уже слышно, Наши люди еще никто не обстрелян… Для мобилизации личного состава рассказал командирам отделений о возможной высадке десанта и действиях против него».

Первые самолеты противника над Таллином, и, как на грех, начинаются неполадки с локацией. «Занимался отысканием неисправностей в одном из узлов. Методику как будто усвоил неплохо. Неисправность нашел, а устранилась она при перестановке неисправной детали в исправный аппарат. Радиотехника наука темная…» И это еще не все. Есть и другие огорчения: «Шумы… Нас демаскирует чертов вентилятор. Скорее бы подключиться к местной сети, а вентилятор сменить…»

При появлении над городом немецких разведчиков голевская команда оказалась застигнутой врасплох. И после отбоя тревоги начальник ПВО флота генерал Зашихин позвонил и с сарказмом заметил:

— Кажется, ваша бандура здесь ни к чему…

Голев, слушая, краснел, но не пытался оправдываться, хотя мог бы и возразить: неполадки при освоении новой техники неизбежны, и, кроме того, нет источника постоянного тока, на который рассчитана установка.

«Утром поехал договариваться на электростанцию о включении нас к сети. Ходил за резолюцией в Наркомат коммунального хозяйства. Чудесное учреждение. В нем ни одного человека. Работает один нарком, да и он в Совнаркоме».

Стараясь не объяснять в подробностях, для чего нужен постоянный ток, Голев добился своего: «Наконец-то мы питаемся от электросети» (14/7-41 г.).

Война приближается к Таллину, и потому в машинах круглосуточное дежурство, а у всех, свободных от вахты, в руках кирки, лопаты. Вокруг виллы, на случай боев, роют окопы. Шутка ли сказать, установка попадет в руки противника… Правда, на сей счет все предусмотрено. В крайнем случае все хозяйство в один миг взлетит на воздух и следов не останется. А все-таки жаль, творение человеческого ума и умелых рук.

По-прежнему каждое утро тренировки, потом участие в фортификационных работах. По-прежнему сирень на столе, купание, сытая и спокойная жизнь, чем-то напоминающая курортную, если бы не тревожные известия в газетах, они заставляют волноваться и даже вызывают приступ гнева:

«Сволочи! Бомбили Москву. От Кати, из дома до сих пор ничего не получаю. Как они это переживали? Подождите, за каждую бомбу эти нацисты получат в три раза больше» (22/7-41 г.).

«…Не нахожу себе места, Москву бомбят уже третий раз. Из дома ничего нет. Почта, по-видимому, не работает. Придется письма не писать, а писать дневник. Потом все прочтут… Неужели мы не можем бомбить Берлин? Или эта роскошь нам не по плечу? Почему-то несколько раз в день представлял себе раненую маму. Сколько она страдала! И сколько еще впереди! Хотя бы знали, что у меня-то все в порядке» (27/7-41 г.).

Этого дня давно ждали. Начальник разведки умный, всевидящий и всезнающий полковник Фрумкин непрерывно сигнализировал, дескать, на аэродромах, занятых противником, идет концентрация воздушных сил противника, накапливается бомбардировочная авиация, все готовится для воздушных налетов на Таллин и корабли. После сигналов Фрумкина все средства ПВО были приведены в готовность. Зенитчики находились у орудий, летчики — у самолетов, и, конечно, никуда не отлучался Голев. Большую часть времени он находился в машине у локатора, часами наблюдая за разверткой. Глаза уставали от напряжения, болела голова. А что делать?! Не проморгать же снова противника. В тот раз прорвался разведчик, пролетел на большой высоте, и делу конец. А теперь готовится армада для нанесения бомбовых ударов, и дело совсем не в том, чтобы доказать генералу Зашихину, дескать, не зря мы тут хлеб едим хотя и это важно, но куда важнее выполнить свое назначение — вовремя оповестить о грозящей опасности.

«Налет 23-х стервятников. Обратно улетели только 20. Трех подбили. У нас без потерь» (2/8-41 г.).

И вот как это произошло. Прогнозы Фрумкина оправдались. В полдень открылась дверца фургона, и появился командир взвода, приглашая к обеду. «Еду давайте сюда!» — отозвался Голев, и не успел еще командир взвода уйти, как Голев среди случайных мечущихся вверх и вниз выбросов луча развертки, часто появляющейся бахромы и «травки» — этих неизменных шумов и помех поймал сигнал. И не один, а несколько. Они быстро возникали на экране, как будто сообщая: «А вот и мы…» Самолеты еще были далеко, когда с РЛС был подан сигнал на командный пункт ПВО, а оттуда дальше на зенитные батареи и к летчикам-истребителям.