— Стоишь? — спросил он. — Крепко стоишь? Тогда смотри.

И начал мягко двигать пальцами то в одну сторону, то в другую. И я забегал…

Я бегал за его пальцами, семеня ногами, будто воздушный шарик, за которым волочатся мокрые ленты, липнущие к полу… Иногда я резко присаживался, чтобы уцепиться за пол, тогда Поханя делал круговое движение пальцами, и я бежал в другую сторону. А иной раз он мне улыбался, велел сопротивляться как можно сильней… и сдвигал меня прямо против моего усилия, будто не было моего веса и напряжения мышц…

— У тебя корешков нет, у тебя одни опоры… — сказал он и убрал пальцы.

И я остался один на один с плывущими под моими ногами облаками, похожими на крашеный пол деревенской избы…

Не знаю, сколько я так простоял, восстанавливая себя, помню только, что постепенно пол перестал подо мной плавать и стал управляемым. И помню, что мне этого не хотелось, потому что пока он плавал, был я, собранный Поханей в одинокую цельность посреди неведомого… А потом мир всосал меня в себя, и остались только тоска и жажда самопознания…

За счет чего мне удается сохранять устойчивость? Вероятно, причин много. Возможно, их можно назвать моими способностями. Способностями чего? Кажется, что тела. Ведь я вижу тело, вижу, как оно стоит, вижу, как падает. Но если вдуматься, тело вообще не может стоять…

Без сознания тело — не более, чем мешок с жидкостью, которое не складывается комком только потому, что ему мешают кости. Это значит, что стоим мы вовсе не из-за телесной способности стоять. Да и чего тут говорить, просто стоит вспомнить маленьких детей и становится понятно, что стоит не тело. Стоит, да еще и держит тело стоящим, нечто, что я воспитываю в себе годами усилий и упражнений. Наверное, некий образ.

Что позволяет ребенку однажды встать и удержать себя на хлипких опорах его суставов? Неимоверное усилие овладеть этим сложнейшим орудием выживания на земле, порыв, устремленность вверх. Если вдуматься, то стоим мы исключительно на одной охоте летать. Не стоять же! Стоять — это немножко летать, насколько позволяет само тело. И если для тела это все то же стояние, то для того, что несет в себе охоту, порыв и движение, это полет внутри мешка по имени тело.

Душа парит в теле над землей. Для этого она обучает его совершать многочисленные движения и усилия, позволяющие ему извиваться вверх. И вот тело вьется и колышется, словно водоросль, удерживаемая душевным порывом и бесконечно сложными образами, приводящими все телесные составы во взаимодействие. Иногда мне кажется, что ноги — это не опоры, позволяющие стоять, а якоря, не дающие оторваться и полететь. Они цепляются за землю, тем самым удерживая и мировоззрение, позволяющие жить и решать задачи земного воплощения…

Нарисованная мною картина, скорее всего, неверна. Но она дает возможность взглянуть на устойчивость с иной точки зрения. И главное здесь — понять, что устойчивость — это чудо!

Мазыки научили меня видеть человека чем-то вроде пузыря на тонких отростках, завершающихся пушистыми кисточками. Этими кисточками он и держится за землю. Именно про них Поханя и сказал, что у меня нет корешков, а есть только опоры. Когда начинаешь видеть человека таким, становится возможно сдвигать его пальцами, потому что при этом испытываешь удивление не от собственной силы, а от того, что ЭТО вообще может хоть как-то цепляться за землю. К тому же, оно цепляется и не за землю…

Цепляемся мы за то, что течет и изменяется под нашими ногами. А это значит, что цепляться-то и вообще невозможно. Так как же мы можем стоять? Тем более, выдерживать толчки, давления, удары?

Как это ни странно, но эта мыслящая водоросль умеет пускать корни и быть упругой. Вот за счет упругости мы и удерживаемся в потоке, который стремится смыть всю грязь с лица земли. Мы постоянно движемся под его воздействием, уклоняясь от давления тока жизни. Если вы приглядитесь, то начнете замечать эти бесчисленные движения в самом неподвижном человеке. Таким образом мы преодолеваем давление, пытающееся обрушить нас на землю. И так же мы сопротивляемся любым боковым давлениям.

Без упругости мы бы вообще не могли бы ни стоять, ни ходить. Упругость — это основа, одна из основ нашего существования на Земле. И опять возникает вопрос: что упруго? С очевидностью отвечается: тело. И это тем очевидней, что мы прекрасно различаем упругие и рыхлые тела. Тело безусловно несет в себе упругость… но оно ли упруго?

Почему не является упругим тело ребенка? Почему упругость обретается по мере взросления? Похоже, и упругость относится не к телу, а к образам, которыми мы заставляем свое тело действовать в ответ на давление тока жизни.

Если это так, то упругость — тоже свойство души? Это странно, и не вяжется с нашими представлениями о душе. И хочется сказать, что упругость — не свойство души, а ее пожелание. Она вкладывает охоту в то, чтобы научить тело быть упругим. Ей это нужно, чтобы тело обучилось выживать на планете, и она его обучает.

Иными словами, душа лишь видит упругость, для тела же ее созерцание становится приобретенным свойством. Тонкое правит грубым, а образы воплощаются в вещество, наполняясь телью…

Возникает вопрос: можно ли в таком случае воспитывать в себе упругость? И нужно ли это?

Любой боец однозначно скажет: чем выше устойчивость и упругость — тем лучше. Но для чего? Кажется, для того, чтобы побеждать других. Вот такая ловушка ума.

Но зачем побеждать других? Для бойца, чаще всего, это вопрос без ответа, это само собой разумеется, потому что он создавал себя как машину для побед. Так ему кажется. Но вот победы свершились или стали невозможны, что тогда? Тогда жизнь разрушена, и можно спиваться…

Но есть другой взгляд на вещи, любошный: не упругость и устойчивость нужны для побед, а победы для того, чтобы проверить, насколько ты освоил эти душевные способности. Победы преходящи, а вот способность обучать тело, воспитывать его и взращивать так, как задумал, останется с твоей душой навсегда. И в следующем воплощении ты уже не будешь так стремиться к победам, потому что они потеряют смысл, поскольку ты научился быть естественно упругим и устойчивым. И ты посвятишь жизнь чему-нибудь еще, в чем твоя душа еще несовершенна.

Если взглянуть с этой точки зрения, то становится ясно, что упругостью надо заниматься. Хотя бы затем, чтобы понять собственную душу. Но как можно ее изучать? Как можно развивать в себе?

Лично мне для этого не нужно ничего, кроме любков и обычного труда. Но они ничего не дадут для понимания, если не научиться видеть саму упругость. А для этого придется стать очень внимательным к собственному телу. Боевые искусства — лучший способ обрести такую внимательность, потому что они обучают с помощью средств, от которых нельзя отмахнуться. Они просто вынуждают познавать себя.

Упругость, когда о ней задумываешься, высвечивает следующий ряд вопросов. Их множество, поэтому ограничусь пока лишь одним. Когда понимаешь, что упругость лишь видна сквозь тело, но не является телесным качеством, возникает недоумение: чем же тогда я отражаю удары?

Любой боец-кулачник, особенно тот, что бился на соревнованиях или улице, знает выражение: держать удар. Оно обозначает искусство принимать удар на тело и не падать, не прекращать бой. Удержаться на ногах после пропущенного сильного удара не просто, и кажется, что удается это как раз за счет упругости тела. Но это лишь на первый взгляд. Уже в следующее мгновение вспоминаешь, что держаться приходится на "силе воли". Это понятие тоже заслуживает изучения, потому что у воли никакой силы быть не может. Но пусть пока звучит так.

Главное, что даже при наличии "силы воли", пока ты борешься с последствиями удара, нужно, чтобы тело продолжало работать и уходило от следующих ударов. Именно в это время особенно заметно, упруго ли оно, гасит ли оно удары, или же оно окостенелое и принимает их на себя с предельным ущербом.