Во всей истории групповой (и не только групповой) жизни Л. все стало на свои места, когда она рассказала о чрезвычайно тяжелом событии периода своей юности. Ее лучшая подруга Т., с которой они были некоторое время в ссоре, переживала тяжелые дни своей жизни и обратилась к ней за поддержкой. Она же, будучи обиженной на подругу, оттолкнула ее, после чего Т. приняла смертельную дозу лекарства и ушла из жизни. Л. долго и тяжело переживала эту утрату, а потом вышла замуж, родила двух дочерей и посвятила им всю свою жизнь. Будучи высокообразованным специалистом-архитектором, человеком достаточно творческим, Л. уже больше десяти лет не работала, а все свои силы отдавала воспитанию двух дочек, к тому времени уже подростков. В связи с этим возникала мысль, что, чувствуя себя виновной в смерти Т., Л. потом всю жизнь пыталась искупить вину, стараясь воздать людям то, что не дала когда-то Т., — свою помощь и поддержку.

В то время как Л. в очередной раз стала возбужденно доказывать всем, что людям действительно всегда надо помогать, и у ведущего, и у некоторых участников группы возникло ощущение, что она разговаривает сейчас с Т., а не с присутствующими. После того как с Л. поделились этим ощущением, к ней начало приходить новое понимание себя, своих взаимоотношений с людьми и своей жизни. Изменилось и ее поведение в группе. До этого она была сильной, доминирующей, напористой, по-своему пытающейся всем помочь, теперь она стала более молчаливой, позволила себе быть слабой (и при этом самой собой) и уже принимала от других помощь и заботу.

Уже после окончания групповой работы, в процессе ретроспективного осмысления полученного опыта, Л. написала: «Если бы я проживала жизнь в группе заново, я постаралась бы больше слушать. Это так здорово — слушать! Я-то все жду, что меня выслушают, а надо слушать других, и не только слушать, но и услышать!» Обратим внимание: какой контраст с безоглядной помощью по своему усмотрению. По большому счету прозрение насчет умения слышать касается не только групповой жизни, но и того трагичного события из юности: тогда она слушала Т., но не услышала. Фактически только теперь Л. действительно извлекла верный урок из давней утраты: важно не просто помогать людям, а прежде этого «услышать», когда и какая помощь нужна.

По прошествии года в жизни Л. произошли существенные перемены, о которых она повествует следующим образом: «…Пришлось в очередной раз пересмотреть вопрос: кто я и зачем я здесь. Пошла опять учиться, вновь работать. Да, страшно: как дети без меня, что будут есть, сделают ли уроки. Оказывается, все нормально. Сейчас я хочу не только накормить и научить детей, я хочу чаще их целовать. У меня появилась новая цель — перейти вместе с детьми и мужем на новую, более высокую ступень отношения друг к другу…» Так пересмотр неадекватного вывода из давней трагедии позволил Л. освободиться от жестких рамок, которыми она стеснила свою жизнь, и открыть для себя новые возможности.

Приведенный случай демонстрирует, что утрата близкого, любимого человека может иметь существенные последствия не только в сфере межличностных отношений, но и в жизни вообще. Она может накладывать отпечаток на жизненную позицию человека, его мироощущение, самовосприятие, смысловые ориентиры. Проиллюстрируем данное наблюдение еще одним практическим примером.

Случай из практики

На консультацию к психологу была направлена девушка, у которой около года назад умерла бабушка. Эта потеря оказалась для нее чрезвычайно значимой и болезненной, так как ее мать умерла, когда девочке было всего четыре года, отец ушел к другой женщине, а бабушка фактически в одиночку вырастила внучку. С момента утраты прошло немало времени, но девушка по-прежнему находилась во власти целого комплекса тяжелых переживаний. Она чувствовала себя брошенной, ненужной, виноватой, жалела сама себя. К друзьям испытывала недоверие, считала, что они пользуются ею. Внутри себя она ощущала пустоту, апатию, не знала, чего хочет, к жизни была настроена равнодушно. Отсутствие веры в возможность изменений порождало ощущение безнадежности и безысходности. Причем девушка не только сомневалась в возможности изменений, она их определенно не хотела и даже боялась, что приводило к доминированию пассивной жизненной позиции. Фокус бытия переместился в прошлое, наблюдалась фиксация на воспоминаниях и тенденция к регрессии. Было очевидно, что девушка отказывается от дальнейшего развития, не вполне отдавая себе в этом отчет. Она заявляла, что потеряла себя, что не удовлетворена собой и своей жизнью, называла себя «серой мышкой» и тем не менее уговаривала себя, что «все нормально». Возможностям изменения препятствовали защиты, воздвигаемые против осознания собственной смертности, и привычная зависимая позиция (в качестве примера: девушка поступила в институт на экономический факультет в соответствии с желанием бабушки, но сама была недовольна выбранной профессией; в методике «График жизни» событие поступления в вуз сопровождается падением уровня графика в два раза). Девушка привыкла подчинять себя желаниям бабушки и теперь не могла обнаружить свои собственные. При этом тенденция перекладывать ответственность на чужие плечи (или на судьбу) еще больше осложняла ситуацию и сдерживала свободное развитие и выход на новый уровень бытия.

На приведенном примере видно, что смерть близкого — это не просто большое несчастье, очень часто это еще и своего рода испытание, толчок к переустройству своей жизни. Горе ставит перед человеком определенные задачи, которые необходимо решить, чтобы по-настоящему пережить утрату и вернуться к жизни. А для этого должны пройти определенные внутренние процессы, должна быть проделана важная внутренняя работа. В психологической литературе ее называют «работой горя».

Данное понятие ввел в научный обиход З. Фрейд в работе «Печаль и меланхолия». Правда, в русском ее переводе употребляется словосочетание «работа печали», однако нет практически никаких сомнений, что под печалью мы можем разуметь горе.[2] Фрейд характеризует печаль следующим образом: «Тяжелая печаль — реакция на потерю любимого человека — отличается… страдальческим настроением, потерей интереса к внешнему миру, поскольку он не напоминает умершего, — потерей способности выбрать какой-нибудь новый объект любви, что значило бы заменить оплакиваемого, отказом от всякой деятельности, не имеющей отношения к памяти умершего. Мы легко понимаем, что эта задержка и ограничение „Я“ являются выражением исключительной погруженности в печаль, при которой не остается никаких интересов и никаких намерений для чего-нибудь иного» [31, с. 216]. Однако такое состояние не сохраняется вечно, осуществляется так называемая работа печали. Импульсом к запуску этой работы служит необходимость для горюющего подробно рассмотреть адекватность своих отношений к окружающему миру. При этом исследование реальности демонстрирует, что любимого объекта больше не существует, и подсказывает отнять либидо от этого объекта. «Против этого поднимается вполне понятное сопротивление. …При нормальных условиях победу одерживает уважение к реальности, но требование ее не может быть немедленно исполнено. Оно приводится в исполнение частично, при большой трате времени и энергии, а до того утерянный объект продолжает существовать психически. …Очень трудно… обосновать, почему эта компромиссная работа… сопровождается такой исключительной душевной болью. Замечательно, что эта боль кажется нам сама собою понятной. Фактически же по окончании этой работы печали „Я“ становится опять свободным и освобожденным от задержек» [31, с. 217].

Таким образом, суть работы печали, по Фрейду, состоит в постепенном освобождении «Я» от поглощенности утраченным объектом любви в соответствии с принципом реальности. Сходным образом понимает работу горя Э. Линдеманн. Он определяет ее как «выход из состояния крайней зависимости от умершего, приспособление заново к окружающему миру, в котором утраченного человека больше нет, и формирование новых отношений» [17, с. 227].