Но эта стратегия постепенного исчезновения оказалась глубоко и трагически ошибочной. Просвещение и эмансипация обещали, что при условии публичной «невидимости» их еврейства евреи станут равноправными гражданами. Но то, что началось с уничтожения еврейства в общественном пространстве, закончилось попыткой уничтожить евреев как таковых. Страна, породившая Реформу, станет также страной, где евреи будут осуждены на уничтожение.

Европейские демократические идеалы не оставляют места для еврейской identity — в этом вопросе сходились как правые, так и левые. Каждая идеология лелеяла свою мечту о похожести и единстве, о мире без различий, будь то фашистская универсальная identity или же растворение всех identities. Как в кривом зеркале, обладающем в то же время своей глубокой внутренней логикой, в мечте о таком мире нацистский тоталитаризм перекликается с утопическим универсализмом. Оба они отражают наследие европейской культуры, в которой демократия и identity противостоят друг другу и в которой нет места для существенных различий. Другими словами, европейская культура требует, чтобы самоидентификация в Европе была однородной — либо потому, что у всех должна быть одна и та же идентичность, либо потому, что ее не должно быть ни у кого В обоих этих мирах еврейской identity не оставапось места.

Первые приехавшие в Америку евреи привезли с собой взгляды, сформированные в Европе Возникшие в основном в среде выходцев из Германии (следующая большая волна эмигрантов, спасавшихся от погромов в России и Восточной Европе, начала прибывать в Америку в восьмидесятых годах XIX века), ранние еврейские движения были типично реформистскими. Они, как и на старом континенте, продолжали настаивать на том, что евреи — это не национальность, а религия В 1835 году конференция лидеров реформистско-движения заявила «Мы более не рассматриваем себя как нацию. Мы — религиозная община», а Ветхий Завет есть не более чем выражение «морального и философского развития соответствующих исторических периодов».

Однако по мере того, как евреи все больше становились американцами, они все больше были готовы выражать свою особую, еврейскую identity. Очень ясно это видно на примере тех документов, которые принимало движение реформистских евреев в разные периоды своего существования. В 1937 году то самое реформистское движение, которое не считало евреев нацией, провозгласило, что «иудаизм — это душа того, чьим телом является Израиль», и что в Палестине «мы видим воплощение обновленной жизни для многих из наших братьев». Они чувствовали себя обязанными помочь строительству еврейской Родины.

Еще через сорок лет интенсивной американизации, в 1976 году то же самое реформистское движение, которое вначале видело себя мостом к ассимиляции, начало демонстрировать свое критическое отношение к окружающей культуре и желание отдалиться от нее: «Получающая все большее распространение угроза свободе и духовная пустота значительной части западной культуры заставляют нас предпочесть ценностям нашего общества вечные и непреходящие ценности иудаизма». Что же касается Израиля, то реформистское движение объявило о своей вечной связи «с этой землей и возрожденным еврейским государством».

К 1997 году реформистский иудаизм утверждал «Именно наш древний Завет и наша уникальная история являются доказательствами наличия Господа».

Как и другие религиозные течения, реформистский иудаизм постепенно переходил от страха поддержки отдельной, сепаратной identity к пониманию того, что только такая identity и может сохраниться с течением времени. Зтот пример ярко показывает нам, что американская демократическая жизнь, которая является сутью американской самоидентификации, совершенно сознательно оставляет место и поощряет выражение каждой специфической идентичности.

Идея еврейской identity как легитимной части общеамериканской identity, как части пояпьной гражданственности сыграла огромную роль в создании мощного движения за освобождение советских евреев Солидарность евреев со своими братьями за железным занавесом была сильна во многих странах, но нигде она не была так связана с базовыми ценностями самой страны Нигде евреи не были готовы так открыто связать борьбу за советских евреев с защитой основополагающих интересов и ценностей государства, в котором они жили. В борьбе за советских евреев их американские собратья выражали свои пересекающиеся identities одновременно как американцы они боролись за базисные права человека, которые воспринимаются в демократическом обществе как само собой разумеющиеся и в которых Советы отказывали своим гражданам: свободу слова, вероисповедания, собраний и, конечно же, свободу эмиграции. Как евреи, они проявляли солидарность со своими братьями по крови. Участие в борьбе за освобождение советского еврейства стало для них настолько же американским, как и участие в маршах движения за гражданские права афроамериканцев, акции протеста против апартеида в Южной Африке или призывы прекратить геноцид в Судане Они нисколько не стеснялись своего еврейства, не старались его скрыть — наоборот, почти каждая синагога и культурный еврейский центр превратились в поле битвы, которая затем переместилась в конгресс. Сенат, Белый дом, то есть в самое сердце американской администрации. Зто была двадцатипятилетняя борьба, в которой участвовали сотни тысяч людей, борьба, которая помогала не только советским евреям, но и тем, кто за них боролся.

Еврейская пословица гласит: «Больше, чем евреи хранили субботу, суббота хранила их». Борясь за права советских евреев, их американские собратья в каком-то смысле обретали самих себя.

После освобождения из тюрьмы я колесил по всей Америке: наконец-то у меня появилась возможность поблагодарить американских евреев за их поддержку. Но во время каждой встречи я слышал одно и то же не вы, а мы должны благодарить вас — вы придали смысл нашей жизни и нашему иудаизму. Наблюдая, как я играю со своей маленькой дочкой возле нашего дома в Иерусалиме, моя соседка, бывшая жительница Нью-Йорка, со вздохом высказала ту же мысль: «Как было хорошо, когда ты был в тюрьме, это было такое замечательное для нас время — столько эмоций, встреч, энергии и активности, такая бурная общинная жизнь…» Мне захотелось извиниться за то, что в конце концов я оказался на свободе.

Финальным актом этой двадцатипятилетней борьбы стала массовая демонстрация в Вашингтоне, которая состоялась во время первого визита Горбачева в США 7 декабря 1987 года. Это было время больших надежд на окончание «холодной войны» и сближение с СССР Некоторые из лидеров еврейских организаций проявляли нервозность не будет ли расценена эта демонстрация как открытый вызов советскому лидеру в момент улучшения отношений, не будет ли она выглядеть как провокация по разжиганию «холодной войны»?

Я был категорически не согласен с ними — я был уверен, что именно сейчас наступил самый правильный момент для того, чтобы оказать давление на советских лидеров и заставить их согласиться на свободную эмиграцию советских евреев из СССР Тогда в ход пошел другой довод функционеры еврейских организаций убеждали меня, что в декабрьский мороз в Вашингтоне соберется максимум несколько тысяч человек, не больше. Тогда я вместе с Авиталь и нашей только что родившейся дочкой Рахиль на четыре месяца фактически переехал в США и посетил более тридцати городов с тем, чтобы мобилизовать еврейство Америки на поддержку этой демонстрации.

Рядовые американские евреи, у которых не было никаких проблем с самоидентификацией и которые с воодушевлением включились в борьбу за советских евреев, не разделяли тревог своих лидеров В назначенный день они стали прибывать в Вашингтон на машинах, автобусах, самолетах — более 250 ООО американских евреев приехали в Вашингтон, требуя от Горбачева: «Отпусти народ мой!».

Все опасения, что демонстрация будет расценена как антиамериканская, немедленно испарились Еврейские конгрессмены говорили мне на следующий день, что это был великий момент в их политической карьере, что их коллеги на Капитолийском холме поздравляли их с огромным успехом и с тем, что они показали пример всем американцам: так нужно защищать свои принципы Identity и демократия не находились в состоянии войны, они были по одну сторону баррикад, укрепляя друг друга в борьбе против режима, который отрицал и то и другое. И мощь их союза оказалась решающей: используя демократические методы во имя демократических ценностей. identity сумела завоевать огромную симпатию.