— Лезьте на печь.

Во г их уже там двое.

Погуляли немного с попом и слышат на

дворе:

— Тпру! Жинка, отопри!

— Ох, горе мне! Ведь это муж пришел. Лезьте,

батюшка, скорее на печь!

Вот уже их там трое.

А муж опять:

— Отпирай, жинка!

А она притворилась такой слабою да больною,

что насилу, насилу отперла.

— Что ты, — спрашивает, — так долго не отпирала?

— Да тут, — говорит, — муженек, такое творится,

что и не вымолвить никак, да еще к ночи.

— Что ж там такое?

А те на печи, как узнали, так — на утек.

Один:

— Благослови, господи,— да с печи, да в двери.

А другой:

— Благословен, господь бог наш,— да за ним.

А третий за ними следом—в двери.

— Смотри,— говорит жена,— вот как ночью!

Люди скажут, что иерусалимские святые через

нашу печь дорогу проложили.

— А подай-ка, — говорит, — свечу, я полезу,

посмотрю, что там такое.

Влез на печь, а там, в уголке сверчок дырку

прогрыз. Он и говорит тогда:

— Господи, твоя воля! Смотри, что значит

святые: какая маленькая дырочка, а они пролезают.

А дай-ка — говорит, — мне нож, я колы-

шок застрогаю, да забью ее.

ДЬЯКОН И ПОНОМАРЬ

Жила в одном селе вдова. Осталось у нее

после мужа хозяйство и денег довольно.

Вот один дьяк и давай к ней подбираться.

Украл из церкви ризы, нарядился Николаем-

Угодником, да и пришел к ней: голос изменил

и говорит:

— Вот, дочь моя, ты сподобилась меня видеть.

Та, известно,— ему в ноги. А он и начал про

суету мирскую ей вычитывать. Только не удалось

ему сразу денежки выманить.

— Приду, — говорит,—я еще к тебе, в такое

и такое время.

Только пришло то время, вдова уж ладаном

накурила в хате, как в церкви: поджидает Никол

ая-Угодника.

А в том селе был пономарь. Видно, не дурак

был: проведал, как дьяк хочет обморочить.

— ≪Подожди ж,—думает,—я тебя проучу!≫

Только что тот Николай пришел в хату к вдове,

он сейчас же нарядился: бороду из льна прицепил,

взял ключ с поларшина, что кладовые запирают

(Петром нарядился), да и пошел к Ни-

колаю-Угоднику.

— Ты,—спрашивает,—кто такой?

— Я—Миколай, угодник божий.

— Как же ты сюда зашел, если я, уходя, рай

Запер?

— Я,—говорит, — через стену перелез.

Он тогда того угодника за волосы.

— Так вы все будете через перелезать, а мне

за вас перед богом отвечать?

Да ключом его по шее, по шее. Так тот угодник

едва дверь нашел и больше не приходил.

ЧЕРНЕЦ И ЧЕРНИЦЫ.

Че р н е ц: Помогай, бог, кто вы?

Ч е р н и ц ы: Сестрички, божие телички.

Ч е р н е ц: А я, божий бык, да за вами брык!

ЦАРЬ ИВАН ГРОЗНЫЙ И ДЕРЕВЕНСКИЙ

ШИБАРША

Bечером раз царь Иван Васильевич пошел сам

гулять и встречу ему попался Шибарша и окликал

его:

— Кто-де идет?

И царь Иван Васильевич сказал:

— Я-де московский Скосарь.

И сам его окликал, и Шибарша сказался:

— Я-де деревенский Лабза.

И Шибарша говорил:

— Московский Скосарь, куда идешь?

И царь Иван Васильевич сказал ему:

— Гулять-де, иду. А ты-де, деревенский Лабза,

куда идешь?

И он сказал ему:

— Я-де воровать иду.

И царь Иван Васильевич спросил его:

— Куда-де идешь воровать-то?

И он сказал ему:

— Я-де в Москву иду.

И московский Скосарь деревенской Лабзе говорил:

— Возьми де с собой воровать.

И деревенской Лабза говорил же:

— Куды-де нам итти воровать-то?

И московской Скосарь говорил же:

— Пошли-де к царю Ивану Васильевичу воровать.

И деревенской Лабза ударил его в щеку и говорил:

— Не думай-де на нашего царя Ивана Васильевича

лиха, он-де до нас милостив, поит

нас и кормит и всех жалует, пошли-де к глав-

ному министру воровать.

И пошли вместе. И Шибарша, пришедши

к главному министру на окошко, и слушал,

и министр жене своей говорил:

— Жена-де, сделай мне лютого зелья.

И жена ж спросила его:

— На что-де тебе?

И он сказал ей:

— Утре де ко мне государь будет кушать,

я-де ему поднесу чашку лютого зелья и он-де

выпьет, и ему-де от этого смерть случится.

И Шибарша, вскоча с окна, московскому Скосарю

говорил:

— Полно-де, брат, воровать.

И пошли по домам, и московский же Скосарь

деревенскому Лабзе говорил:

— Приди-де ты ко мне ко заутрене.

Деревенский Лабза ко заутрене пришел и стали

с московским Скосарем вместе, и вышедший

архиерей говорил:

— Доселе-де царь Иван Васильевич воров

выискивал, а нонче-де сам с ворами знается.

Московский Скосарь деревенскому говорил:

— Надобно архиерею насмешку отсмеять.

И деревенский Лабза говорил же:

— Можно-де отсмеять.

И деревенский Лабза, дождавши ночи, надел

на себя архиерейское платьe и взял суму большую

и пошел к архиерею на двор; и, пришедши на

двор, под окошком стукался и говорил:

— Архиерей-де божий, выгляни!

И архиерей выглянул и спросил его:

— Кто-де тут есть?

И деревенской Лабза сказался:

— Я-де ангел божий; велено-де тебя на небеса

взять.

И архиерей говорил же:

— Разве-де я умолил?

И Лабза говорил:

— Умолил-де, архиерей божий!

И архиерей говорил:

— Как же-де ты меня повезешь на небо?

И Лабза говорил же:

— Садись-де в эту суму-то!

И как оный архиерей сел, и оный Лабза поднял

его на плечи и понес на колокольню Ивана

Великого, и архиерей спрашивал его:

— Далеко ли-де, ангел божий, до неба?

И он сказал ему:

— Недалеко.

И взнес его на колокольню Ивана Великого

и с той колокольни в той суме спустил его

по лестнице и сам говорил:

— Крепись-де, архиерей божий, первое тебе

мытарство.

И как того архиерея по лестницам же на

другую сторону перевернул, то говорил же:

— Архиерей-де божий, крепись, второе мытарство.

И потом в третие то ж говорил, и как оной

архиерей упал наземь, и оной жc Лабза говорил:

— Нa небе-де ты уж, архиерей божий!

И, взяв его, положил к себе на плеча и пошел

к Спасским воротам и на тех воротах в стену

вбил железный гвоздь и повесил того архиерея

в той суме и написал на той суме: ≪Деревенской

Шибарша≫. И возле сумы поставил дубину

и на той суме написал же: ≪Кто-де в эти ворота