Впрочем, да. В армии ведь индивидуалы не нужны. Там главное, чтобы выполнялись приказы и никто не выбивался из установленного порядка.

Тогда всё верно: самый короткий месяц — февраль.

По удачному стечению обстоятельств для службы в армии я оказался не годен. В результате последующих медкомиссий было выявлено физическое — но никак не психическое — отклонение, которое по закону не позволяло нести службу. Даже если бы меня выперли с колледжа, то в армию бы не забрали.

Заурядное плоскостопие третьей степени позволило мне продолжать поиски.

*

Наконец я нашёл Клару Денисовну.

Как и следовало, жила она в посёлке, расположенном неподалёку от города. Отыскать её мне помогла чистая случайность.

Уставший, я сидел на остановке спустя целый день блужданий по улицам очередного посёлка. Собирался уже ехать обратно в город. Но вдруг почему-то решил для слепой удачи, как выстрел в небо, спросить у сидящего рядом мужика, не знает ли он Соколову Клару Денисовну.

Как выяснилось — знает.

Это было чудом!

Ещё несколько минут — и я бы уехал из этого посёлка. И, возможно, стал бы искать в следующем. Но фортуна в тот день была на моей стороне.

Мужик на остановке оказался её соседом по подъезду. Когда он узнал, что я её «племянник», то сразу же назвал мне точный адрес.

Уже через пятнадцать минут я сидел за кухонным столом и вкидывал в рот ложку за ложкой обжигающего борща. И, сгорая отнюдь не от него, а от нетерпения всё узнать, задавал вопросы:

— Как она выглядела? Какая она?!

— Ой, если бы я всё помнила, Ромочка! — тараторила старенькая сгорбленная Клара Денисовна. — Это было так давно… Помню, ранняя весна стояла. В тот день я, как и всегда, пришла на работу пораньше. Всегда убиралась затемно, пока малыши ещё крепко спали. Поставила кипятиться чайник. Села. Жду. Тут и заметила через окно, как к забору подъехала машина. Вот из неё и вышла она… такая… в длинном пальто и шляпе. Лица не разглядеть.

На этом моменте я почувствовал, что дрожу.

— Я, значит, наливаю себе чай, — продолжала Клара Денисовна, — думаю, что-то рано сегодня заявились к нам гости. Ещё ведь не открыто даже. Сейчас, думаю, обратно уедут, и снова глянула в окно. А женщина уже стояла у крыльца. То и дело оглядываясь по сторонам, она аккуратно положила на его ступени комочек одеяла. Я так и застыла с чашкой чая в руках, обжигая пальцы, но не смея пошевелиться. Происходящее парализовало меня. Это было что-то душераздирающее и в то же время настолько сковывающее, что невозможно даже шелохнуться. Ох, какой ужасный момент… Она склонилась над тобой и будто долго не могла решить: оставить или всё же забрать обратно. Даже страшно было представить, что происходило в ту минуту у неё в сердце… В эти мгновения, я уверена, решалось то, как она проживёт свою жизнь. Но… она решила оставить. Не отводя от тебя взгляда, отошла спиной назад на несколько шагов, вдруг подняла на меня глаза — у меня аж душа ушла в пятки — а затем как побежит! Быстро юркнула обратно в машину рядом с водителем-мужчиной и уехала. А я с обожжёнными пальцами ринулась к крыльцу. Вот так всё и было, Ромочка.

Я молчал.

Думал.

Представлял, как мама в ту минуту смотрела на меня. Представлял, как лежал я, укутанный в одеяло с шалью, и мёрз. А может, и не мёрз. Вспомнить что-либо из того, что сейчас рассказывала Клара Денисовна, я, конечно же, не мог. Оставалось лишь прибегать к фантазии. Как всегда.

— Машина… Что за машина была, вы запомнили? — спросил я и удивился своему голосу. Будто совсем не мой. Низкий, уставший.

— Эх, если бы я разбиралась в них! — Клара Денисовна с сожалением махнула рукой. — Серебристая — это помню, а марку… марку нет. Всё, чем я могу тебе помочь, — это дать номер той машины. Я впопыхах записала его тогда. На всякий случай. И, как видится, не зря. Пригодился спустя столько лет. Вот найти бы его ещё… Лежит, наверняка, где-то среди хлама в шкафу. Уже столько лет прошло. Но если он тебе чем-то поможет… Ах, бедненький! Может, тебе ещё супчику?

«И при наличии таких данных администрация дома ребёнка и никто вообще даже не попытался найти моих родителей?!» — подумал я, чувствуя, как во мне закипает злость.

Аппетит пропал.

Клара Денисовна очень долго искала в своих шкафах бумажку с номером машины. Я молча наблюдал за ней и прокручивал в голове её рассказ.

…Она просто вышла из машины и оставила меня на крыльце.

Да. Я знал, что, наверное, так всё примерно и было. Но отчего-то не хотел до конца в это верить. Где-то в глубине души мне всегда казалось, что мама не могла меня оставить таким образом. Что, по всей вероятности, произошло что-то чрезвычайно важное, раз я оказался на крыльце.

Но рассказ Клары Денисовны полностью разломал мои иллюзии. И теперь я сидел с их обломками и наблюдал, как они медленно догорают и тлеют. Как ветер новых мыслей смывает их в чёрную пустоту. Туда, куда и смотреть не хочется. В бездонную тьму убитых надежд.

Наконец она нашла. Пожелтевший от времени кусочек бумажного листка. Я понятия не имел, что он мне даст и как можно найти человека по номеру его автомобиля. Но хоть что-то.

Искренне поблагодарив Клару Денисовну, я отправился в город.

Откуда теперь начинать поиски, я не знал. И оттого совсем не трогался с места. Хозяин квартиры, в которой я проживал, через неделю меня выселил. Денег не было совершенно. Тогда я учился на втором курсе, но нутром чуял, что до третьего не доползу.

Наступила весна. Я сильно заболел. Меня сразила ангина. Быть может, грипп. Одним ранним утром меня, бормочущего и лежащего с сумкой на скамейке в парке, обнаружили дворники.

Затем помню лишь, что пришёл в себя в больнице.

Психиатрической.

5

Находилась она в тридцати километрах от города. Посреди большого леса и недалеко от озера, краешек которого я мог видеть из окна своей палаты.

Первый месяц мне было крайне сложно. Я долго не мог сориентироваться в пространстве. Чувствовал себя, наверное, как врач Андрей Ефимыч Рагин из чеховской «Палаты № 6», когда его заключили в стены своей же психушки.

Пичкали транквилизаторами — успокоительными веществами. Ещё какими-то лекарствами. Диагноз был поставлен сразу: невроз навязчивых состояний.

В этой психиатрической больнице я и познакомился с человеком, которого возненавидел до самых глубочайших оснований своей ненависти.

Главный врач Кадринов.

Он назначал пациентам необходимый курс лечения. Необходимый — как виделось ему. И не важно, как чувствует себя пациент. Раз нужно колоть и пропихивать в глотку вещества, то будут колоть и пропихивать. До посинения.

Кадринов был невысокий, жилистый, с вечно красновато-ехидным лицом и гладкой лысиной. Говорил заумно, оперируя замысловатыми медицинскими терминами. Большинство работников больницы неотрывно глядели ему в рот и послушно поддакивали, только он начинал что-нибудь болтать.

Один за другим сменялись до ужаса похожие дни. Пошёл второй месяц. Я чувствовал себя размякшей субстанцией, которая могла лишь с трудом перемещаться из одной части палаты в другую. Мои мыслительные процессы ослабли. И вместе с ними ослабли все жизненные силы. Я стал ходячим куском мяса.

Во втором месяце уколов стало меньше. Два раза в неделю я посещал сеанс психотерапии. Он проходил в виде обычной беседы. Терапевт интересовался, как я себя чувствую, что меня беспокоит. Я сразу же отвечал, что чувствую себя отлично. Что меня можно немедленно выписывать.

Но никто, конечно же, мне не верил. У людей ведь на мой счёт всегда имеется своё мнение.

На третий месяц в больницу завезли импортное экспериментальное лекарство. Как раз предназначенное для невротиков. И Кадринов первым делом решил испытать его на мне. Всё это я, разумеется, узнал не от него. Сам он обычно с напускной благожелательностью лишь безмолвно улыбался, подмаргивая поросячьими глазками.