Глава двадцать седьмая

Ближе к вечеру Олега потянуло к телефону: ему захотелось позвонить Наташе. В баре красовалась бутылка вина, в холодильнике лежал виноград, оплывшая свеча в подсвечнике — куда бы он ни взглянул, все напоминало ему о вчерашней гостье. Казалось, в воздухе витает еще даже запах сладковатых духов. Олег подошел к окну в спальне, чтоб открыть форточку. На подоконнике, в пепельнице, остались окурки со следами губной помады. На кровати подушка хранила отпечаток ее головы.

Олег бы, наверное, уже позвонил, но у телефона стояла фотография его сына. У мальчишки был суровый недетский взгляд.

Макарову ничего не оставалось, как одеться и выйти на улицу.

Тихий чистый воздух тоже как бы запах духами, но Олег вскочил в переполненный автобус, где нафталин теплых одежд смешался с парами бензина. Мысли о Наташе тотчас пропали.

Макаров решил еще раз навестить Кобозева.

Теперь дверь ему открыла худая печальная женщина, через силу улыбнулась:

— Олег Иванович? Проходите. Мы с Мишей только что о вас говорили.

— Как он? — тихо спросил Макаров.

Та чуть пожала плечами:

— Неважно. Опять выпил лишнего. На кухне сейчас сидит.

Кобозев появлению Макарова, кажется, не удивился. Поздоровался и сразу же поставил перед ним чистую рюмку.

— Ты по какому поводу меня вспоминал, Миша?

Комбат скривился:

— По нехорошему. А может, и по хорошему. Не разобрал еще. Вот сейчас вмажем по стопке…

— Я пить не буду.

— А я буду. И мне, Олег Иванович, вы теперь не указчик. Хотя я вас очень уважал и уважаю, но у меня есть повод нажраться.

— И серьезный повод?

— Серьезней некуда. Звезду еще одну мне на погон бросать думают. Откупиться хотят и уволить. Погладить по головке и вытолкнуть в шею. Я жене по этому поводу сказал, что вы бы так никогда не поступили. А они — запросто.

Макаров вспомнил недавний разговор с генералом. Значит, тот все-таки прислушался к его совету.

— И я бы так поступил, Миша. Потому как только получишь очередное звание, я поздравлю тебя от всей души.

Комбат улыбнулся одной стороной рта, улыбка эта вышла болезненной:

— Вы бы не вышвырнули меня. Вы же знаете, что я за звездочки не продаюсь. И вообще, на мне рано ставить точку. За мной боевой опыт, и когда мы очередной раз пойдем на Чечню, я уже буду знать, какую тактику применять там. — Он сжал губы, как ребенок, боящийся выдать тайну. Взгляд при этом стал тоже по-детски бессмысленным.

— Тебе надо сначала вылечиться, Миша, — сказала жена, входя на кухню. — Лечь в госпиталь, отдохнуть от всего, что было…

— В психушку упрятать хочешь? Хрен вам всем! Я быстрее в петлю голову суну, чем соглашусь, чтоб меня дуриком признали! Нас всех, воевавших, списать хотят, чтоб и памяти не осталось о великом кавказском походе. Но мы не можем уйти! Не можем, так ведь, Олег Иванович? Пока не разберемся с ихней и нашей сволотой…

Кобозев заскрипел зубами, закачал головой.

— Разбираться никогда не поздно, — сказал Макаров. — Я уже начал разбираться. Помоги мне.

— Хорошо, Олег Иванович, я подниму своих ребят, тех, кого надо…

— Не надо никого поднимать. Ты просто должен вспомнить, Миша, — вспомнить бой под Гехи.

Кобозев сжал ладонями виски, потом с силой помассировал щеки, подбородок. Он, кажется, приходил в себя, посмотрел на Макарова так, будто только что его увидел.

— Олег Иванович, простите, что-то с головой у меня. Не болит, зараза, а отключается — и точка. Соображать перестаю. Но кое-что понял. Вы опять насчет Сокольцова пришли, да?

— В принципе, да. Но ты ведь о нем рассказал все, что знал, так?

— А чего мне таить? Конечно, все.

Олег подошел к окну. Там, словно тушью на светлом фоне снега, были нарисованы черные деревья. Голубоватый фонарь не освещал ничего, горел мертвенным светом сам по себе, как огромная звезда. Так горят сигнальные ракеты.

— Миша, у меня к тебе дурацкий вопрос: ночь, когда тот бой шел, темной была?

Кобозев ответил не сразу.

— Кабы он один у меня был, бой… Погодите… Темной! Точно, темной. Я же хотел послать ребят, чтоб своих вытащить, а потом передумал. Никаких ориентиров, местность незнакомая, потерял бы еще бойцов. У меня боец Насонов такой был, полез вперед на свой страх и риск туда, где Сокольцов лежал, но ни с чем вернулся. И сержанта не нашел, и сам чуть не заплутал.

— Насонов? Рыжий, со шрамом на подбородке?

Человек с именно такими приметами встречался с матерью сержанта и показывал женщине документы и письма сына.

Кобозев удивленно взглянул на Олега:

— С чего вы взяли? Волосы у него нормальные и никаких шрамов. Отчаянный пацан был. Позже на «озээмку» налетел, чеченцы такие мины на растяжки ставили. Посекло его осколками тогда.

Тому, кто встречался с Сокольцовой, было около тридцати. Конечно, рядовой Насонов под такой возраст никак не подходит.

— Миша, а кто у тебя в батальоне из офицеров, прапорщиков рыжим был, а?

Комбат ответил не задумываясь:

— Не числились такие. Лысые были, под «ноль» оболванивались, модная эта прическа «Смерть вшам» называлась. А рыжих не водилось. — И без всякой паузы он спросил: — Олег Иванович, я что, действительно дуриком стал? Выгонять меня из войск надо?

— Ну почему выгонять, — сказал Макаров. — Ты что, считаешь, что меня выгнали?

— У вас — другое, у вас ранения серьезные и выслуга уже есть. А мне — тридцать с копейками. Точку в этом возрасте неохота ставить.

— Ты все же ложись в госпиталь, подлечись, подожди, что врачи скажут.

— Да знаю я, что они скажут! — Кобозев сощурил глаза и побледнел. — Меня туда навсегда упечь хотят, понимаете? Я теперь знаю новую тактику действий в горах, ее у меня захотят выманить…

Олег заметил, как закусила губу жена Михаила, как наполнились слезами ее глаза.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: