— Тайбеле, скажи своему боссу начинать операцию немедленно. Жуковский мой друг, и я советую вам не терять ни минуты.

Я сообщила ему о сомнениях Бураковского, но Мессинг прервал меня:

— Все будет хорошо; он поправится. А ваш босс будет представлен к награде. Скажи ему это.

Не видя никакого другого выхода из сложившейся ситуации, Бураковский наконец решился на операцию, надеясь разве что на чудо. Операция была длительной, но прошла успешно, первые послеоперационные дни тоже. Жуковского перевели в клинику Бурденко для дальнейшего наблюдения. Это было настоящим чудом для человека, которого все считали не жильцом на этом свете. Если бы Мессинг не позвонил вовремя, операцию, по крайней мере, отложили бы и последствия были бы трагичными. Профессору Бураковскому присвоили звание члена-корреспондента АМН и наградили его за успешную операцию — первую подобного рода в Советском Союзе.

Я уверена, что Вольф Мессинг никогда не знал и не анализировал своих предчувствий и других психических способностей; это просто информация, дошедшая до него. Когда я спросила его, как он определил, оперировать ли Жуковского, Мессинг ответил:

— Я даже не думал об этом. Цепь ассоциаций: операция… Жуковский… жизнь… — просто возникли в моем сознании. И все.

Это мало что прояснило для меня. Я никогда до конца не понимала, где скрыт ключ к способностям Мессинга.

Так как мы были близкими друзьями, я не чувствовала неловкости, спрашивая его, были ли в его жизни трагические случаи, когда ему не удавалось предотвратить несчастье. Вольф понимал, что я имею в виду не неизбежные ошибки, которые происходят во время представлений, а более серьезные личные неудачи.

Мессинг нервно вскинул голову. Он достал сигарету, хотя в пепельнице уже лежала зажженная. Затянувшись несколько раз, ответил:

— Люди явно оказывают влияние друг на друга, — начал он. — Как это тебе удается читать мои мысли? Я уже давно хочу рассказать тебе об одном случае, но никак не могу решить, с чего начать… А сейчас ты начала первая. Нет, я никогда не совершал серьезных ошибок. Я отношу сюда все личные просьбы, которые выполнял, и случаи, когда инициатива принадлежала мне, особенно тогда, когда речь шла о жизни и смерти. Я уверен, что ты помнишь случай с Мстиславом Келдышем, президентом Академии наук. Его поместили в ваш институт, хотя понимали, что никто из именитых хирургов не отважится оперировать его. На правительственном уровне было решено пригласить для консультации бригаду американских врачей, возглавляемых знаменитым Майклом Де Бейки. Ты уже знаешь результат. (В 1972 г. Келдыш нуждался в операции на сосудах. Подробности операции не сообщались в то время, но она была успешной.) Что касается финишной черты, то я первым пересеку ленточку… И некоторые инструкции в отношении моих похорон даст именно Келдыш. Ты увидишь сама.

Я с ужасом слушала эти слова, и впервые в жизни мне захотелось остановить Вольфа. Он же спокойно продолжал:

— Давай оставим эти мрачные прогнозы и вернемся к твоему вопросу. Я никогда не прощу себе нерешительности, которая вылилась в трагедию, о которой ты хорошо знаешь. Трагическое предчувствие пришло ко мне спонтанно, даже не было четкого видения катастрофы. Апрельским утром 1967 г. я проснулся, едва рассвело, и решил прогуляться по пустынным улицам. На газетных стойках уже продавались газеты, и я купил несколько. Заголовки на первой странице сообщали об успешном запуске космического корабля «Союз-1», и там были помещены фотографии космонавта Владимира Комарова. Сорокалетний Комаров был невысоким человеком с тонкими губами и густыми бровями. В передовицах сообщали подробности полета, биографию Комарова, были помещены его фотографии в Кремле перед запуском. Я рассматривал их. Тут меня молниеносно осенила мысль: «Он не вернется». Я почувствовал, как дрожь пробежала у меня по спине, и на какое-то мгновение предчувствие показалось смешным. Но мысль не покидала меня. Катастрофа мне не увиделась, и я подумал, что мысль относится к чему-то другому.

Я попытался избавиться от всех мыслей о полете. Но за завтраком эта фраза возникла у меня в голове три раза, как будто сигнал пульсировал в моей голове: он не вернется… он не вернется… он не вернется… Я не мог расслабиться, т. к. не понимал значения этого сигнала. Отставив чашку с чаем, лег на диван и попытался сконцентрироваться. Но даже после этого не возникло никакого видения.

Потом я начал размышлять, пытаясь разместить все, что касалось этого предчувствия, по своим местам. Это была моя первая и главная ошибка! В таких случаях попытка найти обоснование впечатлению только мешает. Я должен был просто принять к сведению сигнал без всяких условностей и попытаться еще раньше предпринять какие-то меры… хотя даже сегодня мне кажется, что катастрофу вряд ли удалось бы предотвратить. Ведь решения, касающиеся космических полетов, принимаются на уровне политических верхов. Они вряд ли прислушались бы ко мне.

Я начал думать: почему он не вернется? Космический корабль, запущенный на земную орбиту, не сможет сойти с нее. Даже если ракетный двигатель взорвется во время вхождения в плотные слои атмосферы, капсула с космонавтом все равно вернется на Землю. Итак, он все равно вернется. Я определенно не верил, что корабль столкнется с НЛО. Таков был ход моих размышлений. Но ясновидение нельзя объяснить при помощи методов логики; такая попытка делает бессмысленными любые видения. Мне не пришлось долго ждать. Через несколько дней было официально объявлено, что Владимир Комаров погиб 24 апреля 1967 года, возвращаясь с орбиты.

Действительно, то, что проделывал Мессинг, не поддавалось логическому объяснению. Он являлся как бы антиподом Шерлоку Холмсу с его дедуктивным методом. В 1928 или 1929 г., во время представления в Париже, Вольфа пригласили в маленький провинциальный город, чтобы он помог разрешить тайну отравления состоятельной вдовы. У префекта не было никаких зацепок, и Мессингу пришлось начинать с нуля. В сопровождении двух детективов он явился на виллу жертвы. Их проводником был сын покойной, худосочный симпатичный юноша 18–20 лет. Переходя из комнаты в комнату, Мессинг внезапно остановился у старой картины в комнате, примыкающей к спальне. Это был портрет убитой женщины — аристократического вида леди в подвенечном платье. Некоторое время Мессинг изучал картину, потом повернулся к юноше.

— Отдайте ключ, который висит за портретом, полиции, — сказал он. — Вы открывали им сейф, после того как отравили свою мать.

Через час молодой человек признался в убийстве.

Спустя год одна польская семья из Торуна, опечаленная горем, попросила Мессинга найти сына. Мессинг провел два дня в Торуне в доме безутешной семьи. На третий день в состоянии, близком к каталептическому трансу, он сообщил родителям:

— Ваш Иозеф мертв. Тело находится в реке сразу за мостом, а голова в общественном туалете.

Он назвал улицу. Однако не мог сказать, как произошло убийство.

Насколько я знаю, Вольф никогда не пользовался своей силой в чисто политических целях. Но он часто рассказывал об одном деле, которым очень гордился. Это дело связано с немецким шпионажем в годы Второй мировой войны. В 1944 г. около Новгорода арестовали подозрительного человека. Это был высокий широкоплечий блондин, носивший очки в роговой оправе и выглядевший как настоящий немец, впрочем, он тут же признал, что так оно и есть. Офицеры разведки были уверены, что он является агентом немецкой разведслужбы, но у них не было доказательств. Поняв, что обречен, немец все равно упорно отрицал свою вину. Его пытали и даже организовали инсценировку казни, чтобы вырвать из него признание, но все было бесполезно. Он оказался из тех редких людей, которые могут выносить любую боль и не сломаться. Его не хотели расстреливать, т. к. подозревали в причастности к целой шпионской сети.

Вот что рассказывал немец: он был контужен и пришел в себя на поле боя, добрался до ближайшей деревни, которая оказалась брошенной. Три месяца провел в амбаре, сжег свою форму, надел крестьянскую одежду. Питался пищей, которую нашел в деревне, иногда подстреливая дичь из пистолета. Он не знал ни одного слова по-русски. Последнее заявление вызвало подозрение у офицеров. Они считали, что на самом деле он говорит по-русски и довольно хорошо, но ни разу не проговорился за четыре недели заключения.