С грустью и теплом пишет Тревор об этих и многих других своих персонажах. Жизнь могла бы озлобить их, но этого не происходит. Брайди, Бриджет, Генриетта из рассказа «Бегство», миссис Молби («Тепло домашнего очага»), одинокие старики англичане во враждебном ирландском окружении («Былые дни») — все они мужественно несут свой крест, не отступают от раз избранной ими нравственной позиции.

Впрочем, Тревор никогда не спешит «подытожить» характер. Даже у закоренелых себялюбцев бывает, пусть краткая, минута духовного просветления, даже эгоистическая, казалось бы, ничем не пробиваемая броня нет-нет да и дает трещинку. Другое дело, что чаще всего эти порывы, минуты духовного торжества проходят и ничего не меняют в жизни этих людей.

Но многое прощается тем, кто способен проснуться от нравственной спячки и честно взглянуть на «вещи как они есть». Синтия («За чертой») не желает больше терпеть ложь в отношениях с мужем и его любовницей. Она возлагает вину за страшную смерть «детей, ставших убийцами», на своих соотечественников — в том числе и на себя самое. Ее считают ненормальной. Как ненормальными, чудаками, слывут и другие герои Тревора, стремящиеся подняться над пошлым бытом, осознать свою сопричастность всему, что творится в мире (отец Килгаррифф из романа «Пасынки судьбы», Джастин из рассказа «Музыка»). Абсурд в мире, который живописует Тревор или, скажем, его великий соотечественник Сэмюэл Беккет, тем и страшен, что он такой бытовой. Он норма. «Ненорма» — эмоциональная открытость. Ее считают безумием. Но Тревор верит именно в эту живительную силу. Верит, потому что при всей своей объективистской сдержанности это глубоко нравственный писатель, утверждающий «враждебным словом отрицания», подводящий своих героев к опасной черте прозрения, переступив которую уж больше не сможешь утешаться самообманом. Отточенными, безупречными фразами — технике письма он учился у Джойса и Беккета — Тревор заставляет читателя понять и признать, что не себялюбие, хотя оно так удобно, не делячество, хотя оно часто залог благосостояния, не пошлость, хотя пошлы все вокруг, но совесть, сострадание, порядочность — удел человеческий, хотя слишком часто люди в сегодняшнем мире насилия, злобы и отчаяния «пасынки судьбы».

Роман с этим названием — девятый по счету роман Тревора — одно из наиболее значительных произведений писателя в этом жанре.

Недавно Уильям Тревор отметил свое шестидесятилетие. С годами «ирландские новости» (так называется его последний сборник рассказов) все больше волновали его, все основательнее оттесняли в его писательском сознании Англию. В монографии «Литературный ландшафт Ирландии» (1982) Уильям Тревор настаивает на необходимости популяризации культурного наследия своей родины, которое — в этом Тревор убежден и как историк, и как культуролог — обладает непреходящей духовной ценностью, но освоено и изучено явно недостаточно.

Ирландская тема, в том или ином аспекте, проступает почти в каждом произведении Тревора, но центральное место в настоящем издании она занимает в двух вещах — в рассказе «За чертой» и романе «Пасынки судьбы».

В заглавии рассказа обыгрывается идиоматическое выражение «beyond the pale», что означает «за пределами дозволенного», и историческая, сугубо ирландская реалия «Пейл» — название, которое в XIV в. получила одна из областей Ирландии, подчиненная английской короне. Ведь первое значение этого слова в английском языке — «ограда», «огороженная территория».

Формально Уильям Тревор и здесь остался в рамках своего излюбленного, давно освоенного им жанра — нравоописательного рассказа, в пределах своего мира, густо населенного представителями пестрого и разноликого «среднего класса» — клерками, торговцами, владельцами отдаленных ферм, домашними хозяйками. Может быть, другой писатель, привыкший к более широкому охвату действительности, и не заметил бы в судьбах этих людей, в их житейских неурядицах, семейных конфликтах, в особенностях поведения и речи ничего достойного внимания. Но проницательный, рассекающий, безжалостный взгляд Уильяма Тревора умеет различить корни беды и зла в странностях и как бы мелочах. Еще один шаг — и разверзнется пропасть отчужденности, и обнажится трагический разрыв между иллюзорным благополучием и лицемерием, рядящимся под благопристойность.

Этот бытописатель все время как бы нарочно нарушает законы жанра — сразу, с порога отметает обстоятельность, избегает обилия исторических и социальных подробностей. Ищи, ищи ту единственную фразу и ею передай все: время, судьбу, портрет — таков художественный принцип Уильяма Тревора.

Пожалуй, особенно важна для Тревора модель, конструкция, причем такая, что не будет мешать ни его воображению, ни стремительному развитию прозы, выстроенной и продуманной до мелочей. Одной, как бы случайно оброненной фразой он перекидывает мост от детства к зрелости и старости. Несколько уверенных, энергичных мазков — и вот уже перед читателем проступает облик времени. Его рассказы насмешливы, ироничны. Но они и бесконечно грустны, пронизаны той трудно определяемой, но мгновенно ощущаемой остраненно-щемящей интонацией, которая, как не раз замечали критики, и роднит этого англо-ирландца с Чеховым.

Трагедия современной Ирландии, сегодняшнего Ольстера, трагедия малых наций, борющихся за свое самоопределение, трагедия терроризма, сегодня принявшего мировые масштабы, — все это есть в рассказе «За чертой».

Уильям Тревор избегает исторических экскурсов. Изредка в повествование вплетаются хрестоматийные сведения, которые без труда отыщешь в любом путеводителе для туристов. Вот тут, около этой деревни, была кровавая битва, около той реки погибло столько-то сот ирландцев, здесь, в этом замке, повесили повстанцев. Однако подобные детали, вживленные в нравоописательную стихию, чуждую историческому содержанию, начинают особенно активно «работать».

Казалось бы, какое отношение имеет рассказ о лицемерных, порочных отношениях «закадычных» друзей-англичан, из года в год отдыхающих летом в идиллическом ирландском местечке, в гостеприимном, уютном отеле, к трагической истории двух ирландцев — юноши и девушки, — которых национальная трагедия их родины делает убийцами поневоле? Судьбы, такие разные, такие далекие, соприкоснулись: одна из англичанок, Синтия, оказалась случайной свидетельницей самоубийства юноши и его предсмертной исповеди.

Еще детьми ирландец и его любимая бывали в этом дивном месте, где по сей день вроде бы ничто не напоминает о кровавой ирландской истории. Они росли, и жизнь, реальная ирландская жизнь, топтала их надежды. Девушка стала террористкой. С фанатической одержимостью, сжигаемая ненавистью, она подкладывала бомбы в самых оживленных, многолюдных кварталах Лондона. Даже мольбы юноши, которого она когда-то любила, не могла остановить ее. С числом ее жертв росло отчаяние молодого человека. Он убил ее, но сам, испив из этой чаши насилия, не смог дальше жить.

Сквозь частное проступает общее, в единичных судьбах, как в зеркале, отражается история всей многострадальной страны. Циничные, самодовольные, высокомерные, внешне безобидные и такие милые англичане постепенно вырастают в рассказе до символа Великобритании, повинной в трагедии порабощенного ею народа и теперь пожинающей кровавые плоды своей политики.

Возможно, даже помимо воли автора рассказ «За чертой» стал эскизом, художественной репетицией романа «Пасынки судьбы». Тем более что и по времени создания эти вещи очень близки — их разделяет всего лишь год.

«Пасынки судьбы» еще более «ирландская» книга. В ней, как тонко подметила И. М. Левидова[1], есть нечто от балладного жанра, почитаемого в Ирландии с давних пор и не угасшего и в XIX–XX вв. — по-прежнему популярны в стране городские баллады. Признаки этой старинной формы здесь налицо: злодеяние, кровавая месть, трагическая любовь, романтический ландшафт разрушенной, сожженной усадьбы. Об этом и в XVIII в. мог бы поведать странствующий бард.

Но в том-то и дело, что пишет обо всем этом современный прозаик, и его сюжет имеет самое непосредственное, самое злободневное звучание. Книга небольшая, но емкая. Страниц немного, но они вмещают немало лет — с 1918 по 1983 г. Целых шестьдесят пять лет жизни героев и более полувека ирландской истории.