Едва они с партнром выбрались из сугроба и убедились, что нападавшие бесследно исчезли, Фара помчался звонить.

- Михалыч? - сказал он в трубку. - Нужно встретиться. Беда.

В детском кафе «Лакомка» он занял отдельный столик и стал ждать.

Мужчина, пришедший на стрелку, был представительного вида, хотя и без формы, потому как старался свои отношения с известным городским спекулянтом не афишировать. По той же причине воротник пальто он держал поднятым, а лицо как бы невзначай прикрывал рукой.

- Что там у тебя стряслось? - недовольно поинтересовался он.

- ЧП, - ответил Фара и пересказал в красках уже известную нам печальную историю.

Михалыч, однако, повёл себя несколько чёрство по отношению к товарищу.

- Занятно, - отозвался он. - Только я никак в толк не возьму, какого хрена ты меня сюда вытащил.

- Да ты что! - опешил Фара. - Хочешь сказать, что на жаловании у меня не сидишь?

- Э, нет. - Михалыч погрозил ему пальцем. - Такого уговора у нас не было. Я тебя от милиции защищать должен. От прокуратуры. А не от таких же преступников, как ты сам. Дело закрыть, притормозить. Позвонить, кому нужно. А это — чисто ваши разборки, и меня ты в них не впутывай.

Фару такой ход мыслей партнёра нисколько не вдохновил.

«Торгуется, старый козёл, - подумал он. - Не иначе, тарифы повысить собрался».

Официантка принесла мороженое, и Фара принялся его нервно уничтожать, не обращая внимания на неубедительные вкусовые качества. Словно лопатой орудовал, а не ложкой.

- А много взяли-то? - вкрадчиво осведомился Михалыч.

- Много, - вздохнул Фара. - Боюсь, в этом месяце гонорары кое-кому придется урезать.

Михалыч осклабился.

- Это ты себе урезай, юноша. Меньше клювом щёлкать будешь. У тебя — сдельщина, а я — на окладе. И так будет всегда.

Обидные слова говорил он, но Фара старался душить в себе рвущиеся наружу эмоции. Они помолчали минуту-другую, после чего Михалыч немного смягчился, видимо, произведя кое-какие расчёты в голове.

- Ладно, - сказал он. - Сердце у меня доброе. Посмотрю, что можно сделать. Запрошу данные о побегах. Проверю, не откинулся ли кто из отмороженных. Но, сам понимаешь, только после праздников. У нас сейчас такая круговерть.

- По горячим следам бы, - сразу заныл Фара. - Уйдут.

- Никуда они не денутся, - возразил Михалыч. - Помяни моё слово: засядут голубчики на дно и переждут. Я вашу породу знаю. А как решат они, что пора, тут мы их и накроем.

- Так-то оно так, но если пропьют они бабки, что потом?

- Если их так много, как ты говоришь, то не успеют.

Михалыч поднялся со своего места, закутываясь обратно в пальто, и положил на стол пятрку.

- На вот, - съязвил он. - Рассчитаешься за мороженое. У тебя ведь теперь денежные затруднения.

Пришлось стерпеть и эту пакостную выходку. Ради высокой цели.

А по окончании выходных, как мы уже знаем, грянул гром. Фара на всякий случай звякнул Михалычу с вежливыми напоминаниями о долге, но был послан в самой резкой форме.

- Да ты что, не видишь?! - наорали на него. - Тут такое творится! Сижу, как на вулкане!

Фара разумом-то понимал, что к чему, но душа его ныла и беспокоилась: «Уйдут! Уйдут черти проклятые! А всё из-за него, из-за этого чудовища с бровями!»

Он не любил Брежнева, и нелюбовь эта уходила корнями глубоко в прошлое.

Ещё будучи несмышлёным карапузом, Фара подавился клочком газеты «Правда». Если бы не расторопность родной бабки, доставшей пальцами бумажку чуть ли не из желудка, лежать бы ему сейчас на кладбище имени Макаренко. На злополучном листке содержалось решение Пленума ЦК КПСС, который объявил Брежнева новым Генеральным Секретарём взамен волюнтариста Хрущёва.

С тех пор их отношения претерпевали изменения только в худшую сторону. В начале семидесятых Брежнев торжественно разрезал почётную ленточку на пуске автозавода в Тольятти, а отцу Фары, как передовику производства, вручили талон на вожделенные «Жигули». Собрав все сбережения и заняв недостающую сумму у знакомых и родственников, они совершили заветную покупку. Но радость их длилась недолго. Поехав в лес за грибами, они застряли в гигантской луже, просидев без еды и бани целых два дня, пока болото не высохло. На обратной дороге Фара прищемил в дверях палец, и уставшее семейство поехало в больницу вместо дома — зашивать какой-то разрыв. На полдороги в авто заклинило двигатель, и они окончательно запутались в долгах, пытаясь реанимировать этот металлолом.

Но мерзкий старикашка и на этом не успокоился. Он объявил новую ударную комсомольскую стройку — БАМ, куда отец немедленно отправился зализывать финансовые раны. Сначала он присылал переводы и писал, что живёт в палатке и потому не может пока забрать семью с собой. Потом вся почтовая корреспонденция разом прекратилась, и в один прекрасный день мать получила телеграмму — вызов на телефонные переговоры. Отец сообщил ей лично, что нашел другую — молодую и озорную — и что намерен искать развода. Фара видел его ещё только один раз, когда тот приезжал на суд.

После этого поворотного события достаток в семье испарился окончательно. Не помогали ни скудные алименты, ни кража булочек в магазинах самообслуживания. Фаре приходилось донашивать одежду старшего брата, что вызывало насмешки одноклассников и причиняло жгучие раны самолюбивой натуре. Тогда-то и зародились в его душе первые идеи личного материального обогащения.

Он стал мыть подъезды жилых домов, собирая в конце месяца по рублю с каждой квартиры. Начав с одного подъезда, он быстро довёл их количество до десяти, пока его не осенило, что главным в этом бизнесе является вовсе не процесс уборки, а обладание прибылью. Тогда он запер ведро и швабру в чулане, а вместо них завёл толстую тетрадку и карандаш. С этим простейшим реквизитом он обошёл целый микрорайон и пощипал доверчивых граждан. Люди охотно расставались с рубликами «на уборку», как правило, не зная в лицо настоящего исполнителя. Только пару раз ему надавали по шее, разоблачив обман, но за такие деньги он соглашался получать тумаки и дальше.

А Брежнев, тем временем, продолжал зверствовать, вынеся на всеобщее обсуждение проект новой Конституции. Процесс коснулся и класса, где учился Фара. На невинный вопрос учительницы, что бы он хотел привнести в документ, Фара произнёс речь о свободном предпринимательстве и пользе прибавочной стоимости, за что его вызвали на педсовет. Идеологические их разногласия оказались настолько велики, что Фара бросил школу и устроился кочегаром, вынашивая замыслы противоборства беспощадной системе и её тупому руководителю.

И, наконец, самое последнее преступление Брежнева перед Фарой заключалось в лишении его зрения. Едва загремели залпы в Афганистане, Фаре стукнуло восемнадцать лет. Для себя он давно решил, что не пригоден для строевой службы, но у Советского государства имелось другое мнение на этот счёт. Началась массированная бомбардировка повестками, и умные люди посоветовали Фаре стать инвалидом.

Изучив все возможные варианты откоса, он остановил свой выбор на отсечении указательного пальца правой руки, ответственного за спусковой крючок. Операцию наметили провести в кочегарке. В качестве анабиоза ему дали выпить два стакана спирта. Хирурги тоже не отставали от пациента, поэтому ничего удивительного — когда Фара стал сопротивляться, осознав весь ужас принятого по трезвости решения, товарищи совершенно случайно лишили его глаза. Тем же самым инструментом, которым собирались пилить палец. Палец, кстати, удалось спасти.

И вот теперь, даже после смерти негодный старик продолжал преследовать его и строить козни.

На следующий день, несмотря на то, что никто занятий не отменял, многие студенты предпочли остаться дома. Логика их поведения выглядела несколько необычной, но вполне объяснимой. Они надеялись на то, что внезапная кончина Леонида Ильича послужит поводом для своеобразной амнистии, под которую им спишут некоторые долги. А любое наказание или даже намёк на него будут расценены общественностью не иначе, как кощунство. В результате такого подхода к учебному процессу институт переключился в режим каникул. По зданию гуляли практически одни лишь ротозеи с овечьим недоумением на лицах и ветер, а преподаватели жались друг к другу на кафедрах в поисках тепла и ответов на извечные вопросы.