В воздухе засвистели куски льда с намертво вмёрзшей в них глиной, банальные булыжники и даже обломки штакетника. Монголы прижались к зданию, сбившись в тесную кучу, потому что их предусмотрительно оттеснили от дверей, чтобы не дать возможности уйти с поля боя прежде, чем нападавшие насытятся их страданиями.

За артподготовкой последовало наступление пехоты и неизбежный рукопашный бой. На белом покрывале, тут и там, запестрели алые пятна.

Такое поведение студентов, воспитанных в духе пролетарского интернационализма, чего уж тут скрывать, было возмутительным, но давайте не будем сыпать скороспелыми обвинениями, а взглянем на проблему шире.

Конфликт этот, положа руку на сердце, назревал давно.

Во-первых, некто Батый ещё в 1243-м году обложил данью князя Ярослава и заставил его проскакать на коне тысячу вёрст — поклониться в ноги хану. Со своей бандой отпетых головорезов он периодически совершал набеги на русские города и сёла, портя урожай и девушек. Двести с лишним лет продолжалось ненавистное иго, и даже итоговая победа Пересвета над Кочубеем не смогла устранить некоего горького послевкусия.

Во-вторых, у пятикурсников из 344-ой недавно стырили на кухне сковороду с почти готовым блюдом. Когда потом она отыскалась лежащей в мойке, грязная и почерневшая от копоти, на ней нашли присохшие куски какой-то гадости иностранного происхождения. Кроме того, был свидетель, который утверждал, будто видел иностранного вора, бежавшего по коридору со шкворчащей сковородой, нежно прижимаемой к груди.

В-третьих, монголы мылись в душе, используя вместо шлёпанцев носки, а вместо мочалок — снятые с себя трусы. В чай они добавляли бараний жир и разговаривали на языке, похожем на ругань.

На Руси приговаривали к расстрелу и за меньшие провинности.

Руководство факультета, нужно отдать ему должное, старалось предотвратить катастрофу. Для этого из обкома Партии пригласили лектора-пропагандиста, который зачитал студентам вслух двенадцать страниц решения ЦК «О мерах по дальнейшему укреплению дружбы между Советским и Монгольским народами», а потом битый час рассказывал, что монголы являются лучшими в мире исполнителями песен под аккомпанемент матоуциня*.

* Матоуцинь — монгольский музыкальный инструмент, классическое воплощение концепции «одна палка два струна».

Однако советские студенты и после этого продолжали относиться к монголам настороженно и предвзято, обидно подшучивали над ними и даже ввели в обиход новую единицу измерения — Цеденбал*. Она означала плотность проживания монголов на одну комнату.

* В реальности товарищ Цеденбал руководил коммунистической партией Монголии.

Так что вполне можно квалифицировать произошедшее, как неизбежность. А дурачок Вова всего лишь сыграл классическую роль Герцога Фердинанда.

Неизвестно, сколько бы потеряли монголы в тот вечер убитыми и ранеными, если бы на крыльце не появилась коментдантша. В нижнем белье, с развевающимися на ветру волосами, харизматичная до безобразия, словно Жанна Д’Арк, она в один момент оценила обстановку и приняла единственно правильное решение — упасть обнажённой грудью на амбразуру.

- Вы что делаете, изверги? - заорала она.

Гневные снежные снаряды засвистели в её направлении, но она и глазом не моргнула.

- Убийцы! Палачи! Фашисты!

Монголы, воспользовавшись суматохой, вызванной героической женщиной, рванулись к дверям общаги, сминая сопротивление. Комендантша, как и положено прилежной квочке, прикрывала их своим мощным телом и воплями, пока последний воин не скрылся внутри. Только после этого она позволила себе покинуть поле боя, источая угрозы по адресу присмиревшей толпы.

- Вот ужо погодите! - напоследок пообещала она.

На счастье, ни милиции, ни славных «окошников» поблизости не оказалось. Студенты ещё некоторое время пытались возобновить сражение между собой, но оно теперь казалось им слишком пресным, не достойным продолжения. Постепенно улица опустела и приняла привычный вид.

ББМ придирчиво осмотрел сбитые до крови костяшки пальцев и помазал их зелёнкой. Железный обмотал тугим бинтом кисть левой руки, где обнаружилось серьёзное растяжение. О травмах монгольских граждан до сих пор никакой информации не поступило.

Атилла не принимал участия в творившемся безобразии. Нет, оно совсем не противоречило его убеждениям, просто он находился в тот момент далеко от места происшествия.

Ещё в обед Юля утянула своего рыцаря по магазинам, чтобы найти замену его обветшалому наряду. Ей почему-то казалось, что дефицит товаров народного потребления не должен распространяться на крупных людей. Она собственными глазами неоднократно замечала в обувном отделе страшные ботинки сорок восьмого размера, всегда при этом мысленно содрогаясь: неужели есть такие огромные типы. Вот, оказалось, что есть.

Однако ни в обувном, ни в отделе одежды они ничего не нашли. На вопрос, бывают ли у них товары для гигантов, продавщица собралась ответить короткое и лживое «нет», но Атилла ей дружелюбно подмигнул, и она сжалилась над милой парочкой.

- Ещё только вчера были, - призналась она. - Но в последние дни все словно с ума посходили. Подметают прилавки — мы выкладывать не успеваем.

- Что берут? - уточнил Атилла.

- Да всё подряд. Даже отечественное бельё расхватали.

- Мужское или женское?

- Я же говорю: всё. Даже бракованное.

- План перевыполнили?

- Да толку-то! В следующем месяце чем торговать будем?

- Подвезут, - обнадежил её Атилла, чем окончательно растрогал.

- Вы в ателье сходите, - посоветовала она. - У них любые размеры найдутся.

- Так и сделаем.

Юля расстроилась безмерно, но тут как раз обрушился снег. Он будто бы материализовался из новогодней сказки, и, не в силах устоять перед его прелестью, они решили прогуляться по набережной.

Атилла без остановки сыпал историями из своей примечательной жизни, а Юля отвечала ему счастливым смехом, в котором легко угадывалось кроткое благоговение перед рассказчиком. Попадавшиеся навстречу пешеходы были малочисленны, и никто из них не мешал им советами или курением, не подбегал с дурацкими просьбами спичек, соли или лаврового листа, не спрашивал, где найти сбежавшего с пьянки товарища.

На ступеньках, ведущих к замерзшей реке, они остановились, и Атилла, крепко прижав Юлю к себе, продекламировал:

На трюмо стояли розы

и шампанского бокал.

Я, твои целуя слёзы,

оправдания искал

тем словам, что в ночь влетели

и, коснувшись, обожгли

и, казалось, облетели

в полсекунды полземли.

От начала мирозданья

почему по жизни так,

что от смутного желанья

до судьбы — всего лишь шаг?

И в глазах твоих прекрасных

прочиталось: не робей,

я немножко не согласна,

но тебе, мой друг, видней.

- Чьи это стихи? - ошарашенно спросила Юля.

- Мои, - скромно ответил Атилла.

- То есть ты сам их сочинил?

- Вроде того. Во всяком случае, не помню, чтобы у кого-то их покупал.

- Я тебя всю жизнь искала, - заплакала Юля и вцепилась ногтями в тельняшку Деда Магдея, выглядывавшую из-под телогрейки.

- Ну-ну, успокойся. - Атилла по-отечески погладил её по волосам. - Я же вот он. Стою перед тобой. Никуда не собираюсь.

- У меня предчувствие нехорошее.

Атилла досадливо крякнул и буквально почесал рукой в затылке, как это делают самодеятельные актеры, у которых нет шансов, чтобы стать профессионалами.

- Моя вина. Признаюсь. На даму наваливается хандра, а я стою тут, как полено. Нет. Как бревно. - Он попытался вспомнить ещё какой-нибудь древесный материал, но память отказала ему на сей раз. - Дорогая моя, нам нужно развеяться. Не посетить ли нам с тобой какое-нибудь культурное заведение?