Да, Юля слышала, что к Сереге вчера вернулся из армии друг, что легли они поздно, что безобразно много выпили, а сил израсходовали ещё больше. Она догадывалась о том душевном состоянии, в котором он мог находиться в эту минуту, но цель спасения человека оправдывала подобное вмешательство. У самой Юли никаких «механизмов» с утра в расписании не значилось, поскольку училась она курсом младше, а забота её о ближнем объяснялась легко — Серега ей приглянулся. Предстоящий поступок виделся ей первым кирпичиком в прекрасном здании их будущих отношений.

Подойдя к двери 226-ой, она машинально поправила причёску и осторожно постучала. Ответом ей стало презрительное молчание, и тогда она толкнула дверь ладонью и сделала шаг вперёд. Запираться в комнате на замок у студентов не было необходимости, за исключением тех редких случаев, когда она была.

Из опочивальни доносилось щенячье поскуливание. Стоял крепкий солдатский дух. Обеденный стол был усыпан ровным слоем сырой вермишели, придавленной чёрным от сажи алюминиевым чайником с вмятиной, очень похожей на отпечаток человеческой головы. Натюрморт дополняла недорезанная буханка ржаного хлеба, покрытая нежным зелёным пушком. Прижатый к самой стене, здесь же покоился стандартный стакан со «сливками»*. Таким образом, следы вчерашнего застолья были тщательно заметены.

* Когда кухня находится в минуте ходьбы, сопряжённой с приключениями и опасностями, мытье посуды отодвигается в самый низ списка приоритетов. Поэтому в грязный стакан из чайника нужно плеснуть немного кипятку, взболтать и слить содержимое в другой стакан. После нескольких подобных операций он наполняется до краев жидкостью, которая и называется – «сливки».

- Мальчики! - игриво позвала Юля, как бы предупреждая свои дальнейшие действия, и отдёрнула занавеску.

Она не успела, как следует, насладиться зрелищем.

- Что тебе, милая? - раздалось за спиной в районе уха.

Повернувшись, она упёрлась глазами в волосатую, синюю от татуировок грудь, подняла вверх голову и в тот же миг лишилась чувств. Атилла успел подхватить хрупкий девичий стан, спасая от неминуемого падения.

Он только что вернулся из умывальника, с голым торсом и полотенцем на плече, взбодрённый ледяной водой и ветром, струящимся из разбитых окон.

- Ну, вот. Опять, - удрученно произнёс он.

- Женщина? - отозвался, зевая, с кровати Шнырь.

- Ага.

- Дай ей нашатырю.

- Ну что ты! - возмутился Атилла. - Такой прелестный носик этого совсем не заслужил.

- Пульс прощупывается?

- Я ощущаю его всем своим телом.

Шнырь по-военному подскочил со своего ложа, обнаруживая на теле лишь чёрные семейные трусы. В отличие от Атиллы, кожу его, белую и чистую, портила только одна наколка — пятиконечная звезда на правом плече. Его фигура, без малейших признаков мускулатуры, тем не менее, принадлежала к тому типу, про который говорят, что она двужильная.

- Исключительно вчера отдохнули! - подытожил Шнырь, рассматривая Серегу с Толяном, которые продолжали нежиться в обнимку со ступнями друг друга. - А этот где? - кивнул он на кровать Лёхи.

- Убежал в «школу», - ответил Атилла. - Дисциплинированный парень.

- Ты тоже заметил?

- Характер — кремень.

- Как там умывальник? - без всякого перехода спросил Шнырь.

- Ты знаешь, он мне показался странным.

- В смысле?

- Краны с горячей и холодной водой разнесены на полметра. Пришлось смешивать воду в ладонях.

- Это же неудобно.

- Конечно. Поэтому я свел парочку вместе. На будущее. Ты их сразу увидишь — крайняя лохань у окна слева.

- Трубу не поломал?

- За кого ты меня принимаешь?

В этот момент Юля принялась шевелиться.

- Не будем смущать девушку, - поспешил удалиться Шнырь, ловко натянув брюки. - Она мне кажется слишком впечатлительной.

Юля раскрыла глаза, и они увидели ровно то же самое, что и до нечаянного обморока.

- Кто ты?

- Атилла.

- Царь Гуннов? - уточнила она, обнаруживая эрудицию.

- Нет. Уголовник-рецидивист.

- Я перепутала комнаты?

- Возможно. Я же не знаю, куда ты шла.

Юля повернула голову и только сейчас заметила спящего Серегу. А потом она поняла, что продолжает лежать на коленях великана, бережно придерживаемая его рукой. Но первоначальный страх её куда-то улетучился, и прикосновения его не казались ей такими уж неприятными. Поэтому она решила пока не делать резких движений.

- Кто это? - ткнула она в один из многочисленных портретов на его груди.

- Первый секретарь Магаданского обкома Партии, - с готовностью отозвался Атилла. - Николай Иванович.

- Вы знакомы?

- Да, только в одностороннем порядке.

- Как это?

- Это значит, я его знаю, а он меня — нет.

- Как интересно, - воскликнула девушка. - Получается, что я тоже являюсь знакомой многих известных людей.

- Безусловно так, - согласился с её выводами Атилла.

Юля внимательно посмотрела на своего собеседника.

- Расскажи мне о себе, - попросила вдруг она.

- С самого начала?

Она кивнула, и Атилла бодро приступил к повествованию:

- Родился я в одна тысяча девятьсот сорок девятом году в семье профессионального стрелочника и депутатки райсовета. Рос озорным и здоровым мальчишкой. Но потом, когда началась война...

- Какая война?

- В Корее. Так вот, они ушли на фронт и оставили меня на попечение государства. Там я...

Юля закрыла ему ладонью рот.

- Не надо. Ты бежал?

- Из детдома?

- Из тюрьмы.

- Нет. - Атилла на секунду задумался. - По крайней мере, не в этот раз.

- Голодный?

- Было бы не искренно с моей стороны отрицать это.

И только теперь, когда у неё появилась по-настоящему уважительная причина, Юля позволила себе встать.

- Пойдём к нам, - решительно заявила она, словно медсестра раненому на поле боя. - У нас есть борщ.

- А?! - Атилла показал руками на спящих друзей.

- Их тоже накормим.

«Машины и механизмы» накрылись медным тазом. Серега смог продрать глаза только к обеду, да и то — смотреть на мир, не искажая его, они категорически отказывались. А вокруг происходили забавные вещи.

Соседка по этажу второкурсница Юля, которая всю прошлую неделю делала ему невнятные намёки, мыла шваброй полы и вытирала пыль с насиженных мест. Лёха с Атиллой играли в шахматы, обмениваясь короткими репликами типа «пошёл». Толян лущил вяленую воблу, запивая её пивом, и внушал Шнырю прописные дембельские истины:

- Армия — это школа жизни, - настаивал он. - Уклоняться от неё — вредить самому себе. Ты сам посуди. Автоматом меня пользоваться научили? Научили. Могу водить хоть машину, хоть трактор.

- Пуговицы пришивать, - подсказал Шнырь.

- И это тоже. Я до армии даже портянки наматывать не умел. А сейчас, брось меня в пустыне — выживу. Голыми зубами горло, кому хочешь, перегрызу. А в тюрьме что?

- А что в тюрьме? И там убийц хватает.

Но Толян не сдавался.

- Армия сделала меня человеком! - загорячился он, брызгая во все стороны чешуей. - Кем я раньше был? И кто я сейчас?

- Всё это так, студент, - развязно процедил Шнырь. - Но ты не учитываешь один маленький нюанс.

- Какой?

- Свободу выбора.

- Причём здесь свобода?

- Я по своей воле парился на нарах, а тебя забрили, как овцу.

- Я долг Родине отдавал!

- Отдал?

Толян запыхтел от злости, заливая пожар пивом.

- Ты не прав, Шнырь, - вмешался Атилла, пользуясь передышкой. - В сложной системе человеческих отношений долг выступает не только в качестве денежного эквивалента, но может принимать и другие формы, в том числе не доступные твоему пониманию.

- Ты намекаешь на мою умственную отсталость?

- Никоим образом! Но ты сознательно упрощаешь картину мира, причём, с одной-единственной сомнительной целью — одержать верх в споре над своим же товарищем, который ещё только вчера шагал с песнями строем и вышибал из «духов» мозги.